Каждый день в больнице появлялась жена. Едва она входила в палату, я спрашивал ее — чаще одним взглядом:
— Есть что-нибудь?
Она вздыхала и смотрела на меня виновато.
Но однажды, встретив мой взгляд, очень смутилась и опустила глаза.
— Что же есть? — спросил я. — Говори!
— Они вернули рукопись, — ответила жена. — Она так отредактирована, что я побоялась показывать ее тебе.
— Принеси завтра же!
На другой день, с трудом поднявшись на кровати, я положил рукопись на колени, прикрытые одеялом, и принялся листать. Это длилось очень долго! У жены по щекам катились слезы. Она была до крайности удивлена тем спокойствием, с каким я не спеша просматривал страницу за страницей. Рукопись была отредактирована одним из членов редколлегии журнала. В ней не осталось живого места. Достаточно сказать, что в ней даже не упоминался Лозневой. Короче говоря, весь конфликт был уничтожен, из острого романа сделана небольшая, не представляющая никакой художественной ценности повестенка. Я никогда не думал, что такое кромсание рукописи называется редактированием…
— Пиши, — сказал я жене, закончив просмотр всей рукописи, и продиктовал телеграмму Федору Ивановичу Панферову, главному редактору журнала: — «Категорически отказываюсь печатать роман в вашем журнале…»
Жена совсем пригорюнилась:
— Миша, может, все же…
— Нет, нет, — возразил я, не дав ей договорить. — Они испугались правды о войне! Но я еще повоюю за свою книгу: ведь я ее писал всю жизнь.
Через день жена принесла мне телеграмму от Ф. И. Панферова:
«Прошу возвратить рукопись романа, буду редактировать сам».
И Панферов полностью, за исключением отдельных незначительных мест и фраз, восстановил текст моей рукописи. Так была спасена «Белая береза»…
Первая часть романа появилась неожиданно быстро — уже в майском номере журнала «Октябрь»: публикация была посвящена второй годовщине Великой Победы!
Совершенно очевидно, что многие критики и читатели выход «Белой березы» восприняли весьма настороженно: впервые в литературе о войне был выведен предатель Лозневой, да не рядовой солдат, а комбат, впервые описан разгром целого полка, впервые произнесено слово «отступление», которого всячески избегали прежде, и описано немало острейших драматических ситуаций как в отступавшей армии, так и в захваченной врагом деревне. В некоторых издательствах роман получил резко отрицательные оценки и был отвергнут, лишь Профиздат, где Ф. И. Панферов имел большое влияние, осмелился принять его к изданию отдельной книгой.
Между тем вскоре в «Литературной газете» появилась первая рецензия на «Белую березу»; написана она была не критиком, а поэтом С. П. Щипачевым, что меня и поразило, и обрадовало. С. П. Щипачев сказал о моей книге, которая его тронула, свое взволнованное слово. Это было сделано истинно по-писательски, с большой радостью за успех младшего товарища по оружию. Впрочем, не замедлила появиться и большая рецензия в «Правде», что было для меня полнейшей неожиданностью.
Осенью Ф. И. Панферов принял самое горячее участие в моей судьбе, какое принимал в судьбах многих молодых писателей. Он выхлопотал мне место в хорошем санатории под Москвой, раздобыв дорогие и редкие лекарства, применявшиеся для лечения туберкулеза. Однажды он навестил меня в санатории и привез мне авторские экземпляры «Белой березы», только что вышедшей в свет. Незабываемый день! В то время я очень боялся сырого климата Прибалтики и сказал Федору Ивановичу, что хотел бы перебраться на постоянное жительство в один из русских городов Поволжья. Федор Иванович тут же пообещал похлопотать об удовлетворении моей просьбы. Я был тогда, как говорится, на седьмом небе.
Но мне так и не удалось поселиться на великой русской реке. В конце марта 1948 года состоялось заседание Советского правительства, на котором присуждались Сталинские премии за художественные произведения. Когда речь зашла обо мне, Сталин спросил:
— Говорят, он болен?
Ему ответил Ф. И. Панферов.
— Надо лечить, — сказал Сталин.
Меня немедленно вызвали в Москву, где я прошел тщательное медицинское обследование. Потом отправили на лечение в Крым, а когда вернулся оттуда — мне вручили ключ от новой квартиры в Москве…
Глава шестая
С юных лет меня, коренного сибиряка, всегда волновала идея заселения ковыльных просторов родного Алтая, его горных долин, оглашаемых рокотом и плеском бурных речек, бесконечной таежной глухомани, где природой упрятаны несметные драгоценные клады. Тогда, только начиная пробовать свои силы в литературе, я немало побродил по этим, дорогим моему сердцу, заповедным и прекрасным землям. Едешь, бывало, день-деньской по безлюдной степи, и хотя она несказанно очаровывает тебя своим раздольем, — что всегда сладостно русской вольнолюбивой душе, — манит тебя в далекую даль миражами, ласкает твой слух певучей и нескончаемой птичьей мелодией, — а все равно вдруг остановишься и пожалеешь: «Только людей мало…»