— Дружно тюкают!
До возвращения коммунаров с пашни оставался еще целый час, и отец решил побывать у плотников, ставивших избу для кухни и столовой. Плотники встретили его как старого знакомого: с ними он работал несколько дней ранней весной, когда ставили первые избы. «Чтобы не забыть, как держать топор в руке», — пояснил тогда отец. Плотники, как водится, устроили перекур, чтобы принять гостя с достойной любезностью.
— Маловата, — сказал отец про избу.
Плотники возразили:
— Пока и эта хороша!
— Обживемся — поставим поболе!
— Да, поставим просторную, с большими окнами, — сразу же подхватил отец, словно хорошо видел коммуну далекого будущего. — А я для нее сделаю резную мебель, буфет, столы, стулья. И развесим в ней занавески, картины…
Плотники успели выкурить по две цигарки, пока он спохватился и умолк в смущении. Он был большим мечтателем, мой отец, но без таких людей в те далекие годы, я думаю, и нельзя было начинать новую жизнь…
— Топорик у вас найдется? — спросил отец своих друзей.
Он осмотрел легкий плотничий топор, подержал его на весу в руке, встряхнул разок-другой и сказал одобрительно:
— По руке. Дайте-ка оселок!
— Опять собираешься робить?
— Денька два-три…
Хотя отец и с увлечением звал людей в коммуны, но втайне он, вероятно, все же тяготился своей непривычной службой и, будь его воля, немедленно променял бы ее на привычное дело.
…В предвечерние часы, прогнав над степью лавину туч, ветер улегся на покой. Повеяло свежей пахотой и свежей зеленью. В посветлевшем небе послышалась даже песнь жаворонка. Успокоилось озеро, над которым весь день белели гребни волн. Переждав непогоду в камышах, над озером низко потянулись утки — кормиться в его западном краю, на мелководье. Иногда откуда-то веяло даже теплом, словно земля осторожно открывала где-то поблизости отдушины. По всем приметам выходило, что завтра наконец-то может установиться ведренная погода.
…В начале зимы по первопутку отец отвез меня в украинское село Романово, где я должен был доучиться в двухклассном училище. Я не совсем еще поправился после простуды, у меня болели ноги, но отец не допускал и мысли, что я брошу учение: он хотел видеть меня человеком не только грамотным, но и способным обучать грамоте других. Именно отцу я обязан тем, что, несмотря на болезнь, учился той зимой.
Чтобы повидать меня, отец приезжал в Романово всего три раза за зиму. В последний раз, появившись вечером, он застал меня за чтением Библии на старославянском языке. Читал я Библию по требованию хозяина его соседям, которые, ничего не понимая из прочитанного, всегда вели бесконечные нудные разговоры о том, что появился-де антихрист и скоро будет конец света. Отец разогнал мужиков и потребовал от хозяина, чтобы он навсегда избавил меня от чтения церковных книг. Но через несколько дней мужики вновь начали собираться у хозяина — и меня вновь усадили за Библию.
Хозяин, кроме того, был заядлым самогонщиком — он выгонял любимое зелье почти каждую неделю. Благо, закрома в его амбаре ломились от зерна. И пусть бы пил-то с друзьями, а то ведь заставлял выпивать и всю свою семью, а с некоторых пор — и меня. С одной чашки самогона, выпитого перед обедом, я так пьянел, что едва мог поить скот и таскать в сарай сено. Не однажды я со слезами на глазах пробовал отказаться от выпивок за обеденным столом, но это только раздражало упрямого и дикого хозяина.
Перед самой распутицей отец приехал в Романово, чтобы увезти меня домой. Приехал он вскоре после обеда, когда я, пьяненький, по приказу хозяина следил за выгонкой самогона, который тогда в наших местах называли «самосидкой».
Самогонный аппарат, стоявший в пустой летней избенке, был сложной и громоздкой конструкции: над печуркой, вроде банной каменки, был установлен паровик, от которого шла изогнутая в два колена труба до бардника — закрытой крышкой, обвязанной поверху тряпицами, заляпанными тестом, многоведерной кадки с клокочущей бардой, а дальше — сухопарник и холодильник, в котором плавали куски льда; из холодильника выходила небольшая трубочка, с конца которой свисала длинная тряпочка, по ней и струилась теплая вонючая самосидка. В мои обязанности входило вовремя менять посудину для самосидки, в меру поддерживать огонь под паровиком и строжайше следить за тем, чтобы, боже упаси, не сорвало паром трубу над бардником.
Неизвестно, как отец узнал, что я нахожусь в этой избенке. Он ворвался в нее, не закрыв дверь, и даже пал передо мной на колени:
— Мишенька, родной, да что же ты делаешь?