В то лето я часто ездил с отцом по районам Заобья. Общительный, разговорчивый, отец умел быстро заводить знакомства с крестьянами, умел в непринужденных беседах разузнать у них обо всем, чем жил народ. Это помогало мне подмечать и светлые, и теневые стороны тогдашней деревенской действительности. Страстное желание как можно скорее увидеть глухую сибирскую деревню преображенной, культурной и счастливой все чаще заставляло меня браться за перо. Я уже знал, какой великой силой обладает печатное слово. Свои заметки и зарисовочки с натуры посылал в губернскую газету «Красный Алтай». Все они печатались без задержки. Конечно, это не бог весть что: многие заметки и зарисовочки — при сегодняшнем чтении — кажутся весьма наивными. Да и немало в них очевидных погрешностей — в стиле, в языке, что особенно досадно. И все же, как ни говори, в них есть живой отблеск далекого времени Они мне дороги как память о юности и начале творческой работы.
Первым в редакции «Красного Алтая» на меня обратил внимание Василий Михайлович Семенов (Трудовой), известный организатор и вожак молодежи на Алтае в первые годы Советской власти. Он заведовал сельхозотделом, в котором, кроме него, по-моему, никого больше и не было. В начале августа я получил от него письмо:
«Шлите зарисовки. Побольше. Все, что послали — напечатали. Пишите. Черпайте темы из деревни. В деревне тем много. Кроме этого, прошу написать заметки: 1. Как работают сберкассы; 2. Самообразование в деревне; 3. Подготовка к 10 годовщине Октября».
Как приятно было получить из редакции такое письмо! Я храню его до сих пор…
В конце августа я впервые в жизни побывал в редакции газеты. Василий Михайлович встретил меня очень приветливо, обласкал и даже — помню — сводил в типографию, показал, как набираются заметки. Незабываемые минуты! Потом Василий Михайлович, что было совсем уж потрясающим, выдал мне тридцать рублей гонорара — как я теперь-то понимаю — из своих денег. О гонораре я тогда не имел никакого представления и очень растерялся, когда он заставил меня взять деньги, посоветовав купить на них пальто и сапоги. Наконец он познакомил меня с настоящим, уже известным на Алтае, поэтом Ильей Мухачевым, — до нашей встречи я успел прочитать его небольшую книжечку стихов «Чуйский тракт». Дня два мы бродили с Мухачевым по Барнаулу, мечтали о будущем, делились своими мыслями о литературе и с тех пор остались дружны навсегда.
В 1948 году, когда получил известность мой роман «Белая береза», Василий Михайлович прислал мне поздравление. Я ответил ему немедленно. Во втором письме он писал мне:
«Признаться, я думал, ты совсем забыл меня. И вдруг письмо! Да еще какое! Сразу видно сибиряка! — И рассказал о своих планах написать мемуары. — Ты, наверное, помнишь Мухачева, Пиотровского, Булухту… Все это талантливые парни, люди с искрой. Всех их я тащил, а двери моего дома были для них широко открыты. Я издал на свои деньги стихи Мухачева и Пиотровского… Трудно тогда было протаскивать живое слово. Как сейчас помню твои рассказики. Они мне очень понравились. Обычно я все, что поступало ко мне, тщательно обрабатывал, переписывал заново. Твой первый рассказ я направил в набор без поправок, не перепечатав даже на машинке. Редактор долго допрашивал меня, кто это да откуда да почему я не посидел как следует над материалом…»
Что и говорить, мои зарисовочки конечно же нуждались в суровом редактировании. Но в какой-то мере, очевидно, был прав и Василий Михайлович, заботливо оберегавший мое слово, давая ему возможность развиваться свободно.
Да, Василий Михайлович Семенов действительно много сделал добра молодым людям, стремившимся служить литературе. Забота о молодых отнимала у него так много времени, что только по этой причине, пожалуй, он и не смог в полной силе проявить свое литературное дарование. А оно у него было.
В Сорокине много времени уделял я и подготовке в Ленинградскую лесную академию, — легко догадаться, что я решил поступить туда под влиянием отца, влюбленного в лесное дело. Но неожиданно мне возвратили все, документы. Причина — нет полных восемнадцати лет. Пришлось заняться учительской деятельностью, к которой, признаться, я не испытывал особого влечения. Меня оставили в Сорокине, назначив заведующим районной школой малограмотных (были такие!); в ней учились, главным образом, молодые сельские активисты. Но эта школа просуществовала лишь до весны, а там ее великовозрастных, зачастую усатых учеников непреодолимо потянуло по домам — настала пора готовиться к пашне. Я остался не у дел, что было для меня полной неожиданностью. И тогда мне тоже захотелось махнуть куда-нибудь в новые места: такое желание у меня появлялось в молодости каждой весной.