Приехавший Макар Блин пожал Боре руку:
— Молодчина, Борис! Благодарю за службу и всех остальных!
Доне тоже протянул руку:
— Персонально!
Доня смутилась — ей-то за что такое внимание. Подумаешь, суп с кашей сварила. А закуску и не готовила — живьем всю зелень метанули. Неукисший квас, и тот выпили. Вечером остатки перловки из казана так подобрали, что и мыть чугун не требуется.
— Поварихе — персонально! — повторил Макар Блин, не забыв и озадачить работников иностранной загадкой. — За прекрасный колер!
Все решили, что «колер» — это и есть тот суп-скороварка, который сготовила Доня.
Купались ночью…
В иссиня-черной воде лежала раздробленная луна. Луна никак не могла склеить свои осколки, потому что каждую минуту с пружинящей плахи, вкопанной в высокий берег, в нее летело острое, похожее на веретено тело мальца. Никогда не бывала ночная вода такой шумной.
Овалы водяной лилии раскачивались на своих крепких длинных корнях-якорьках, смывая прикорнувших на ночь комаров.
Терпко пахло конским потом — ребята прежде помыли лошадей, с обступивших омут зеленей тянуло пшеничной свежью, запахом молока, виднелась недалекая ферма, прифермские выгоны доносили запах клевера, невидимо плыл из деревни запах печеного хлеба — перед большой работой хлеб в домах пекли с вечера, чтобы утром не занимать время.
Несмотря на ночь, земля была теплой. Лишь прибрежный ил успел охолонуть и белой недлинной лентой, словно снег, разделял своим холодом теплую воду и теплую землю.
Витька лежал на мягкой конотопке и, прильнув ухом, слушал землю. Земля, засыпая после трудного, работного дня, ровно и тяжело дышала. Вдох, выдох, вдох, выдох… Витька сначала не поверил — ослышался, померещилось, что земля живая и дышит. Вдох, выдох, вдох, выдох… Можно даже проверить по часам. Но ни у кого из деревенской ребятни часов не было, и Витька, отыскав на своей руке пульс, начал следить — дыхание земли совпадало с его пульсом.
Стреножив отдохнувших после воды лошадей и привязав на шею Серку ботало, ребята отпустили их в луга, а сами расселись вокруг костерка, в котором пеклись печенки. Не принято было мальцу приходить поздно вечером, почти ночью, да требовать ужина. А печенки после купания были самым лучшим ужином.
Через неделю, проходя мимо картофелища, Витька увидел на одной из загонок рыжие прогары. Подрезанные сошкой рядки завяли, а потом и совсем погибли, оставив почти незаметные с большой дороги пустые строчки. Ботва за неделю вытянулась, курни окрепли, и эти огрехи не пришлись бы ничьему глазу соринкой — на поле надо было смотреть по рядкам, то есть сойти с грейдера и прошагать по грани. А так, сколько ни смотри, — темная зелень картофельной ботвы. Учетчик начислил трудодни всем поровну, не проверяя. Председатель сказал еще до распашки: «Доверяю вам, хлопцы, полностью». Да и из колхозников никто бы и в жизни не додумался спуститься с грейдера на грань, всю заваленную сухими кочками: лопатками счищали с сошников влажную землю. А Витька попал сюда случайно, посеял складешок, новый, с тремя лезвиями — подарок Семена Астахова.
«Кто же тут распахивал?! — думал Витька, рассматривая погибшие рядки. — Чья же здесь загонка?»
По березам колка, что вытянул свою короткую шею вдоль картофелища, начал определять. И загонки «нарезали» на глаз, по березам, отметным крупным березам.
«Елки-палки, это же… это же моя загонка! Моя и Бори Сиренчикова! Точно…»
Ошибки не могло быть — Витька четко запомнил кудлатую, издали похожую на иву березу, вырвавшуюся из общего строя и ступившую своими корнями чуть ли не на поле. От нее они зачали загонку. Витька сидел на вершне, Боря вел распашку. Вот и ножичек-складешок под деревом. В кучке потемневшей строганины — Витька выстрогал Доне мутовку, хитрую такую палочку с четырьмя отростелями, похожую на двойной якорь, — кашу мутовкой мешать очень удобно.
Да, загонка с рыжими пролысинами была его, Витьки. И Бориса Сиренчикова…
«Сволочь, — подумал Витька, поворачивая к деревне. — Торопился к последнему рядку… Чтобы руку председатель пожал принародно! Гад ползучий…»
Боря встретил его сообщение спокойно. Даже не пробовал отказываться. Только поинтересовался:
— Сколько рядков сдохло?
— Четыре.
— Ну-у, из-за четырех рядков колхоз не обедняет.
— Не в рядках дело…
— А в чем?
— Сволочь ты, Боря, вот и все, — только и нашел что сказать Витька.