Солнце, лишь на четверть поднявшись из-за горизонта, начало так калить землю, что от нее, казалось, глухой гул пошел, как в бесснежные крещенские морозы.
— Насос вернут через неделю, не раньше. Конечно, можно кликнуть обратно и садовую бригаду. Но тогда конец всей нашей тайне, и я в неловкой подвеске вместе с вами. У нас есть Серко и Рыжко и две сорокаведерные бочки. Одюжим?
Ребята не торопились отвечать. Шутка ли — сто корней только одних яблонь. А воду надо сначала начерпать в озерине, потом подвезти и разделить по деревьям. Каждой по десять ведер на раз.
— Молчание — знак согласия, — сказал Витька. — Одюжим, дядя Семен. Только Серка и Рыжка надо подковать, а то съезд к озеру склизкий, ногу подломить могут. Раньше у нас ковал лошадей Ажарнов, а сейчас в центр водят.
— С подковкой я знаком, — обнадежил Астахов. — Справлюсь. А вас заранее благодарю за согласие.
— Не за что, — ответил Кито. — От тяжести, говорят, пупы развязываются, дак вы, дядя Семен, сыромятных ремешков припасите, в случае чего мы их в закрутку морским узлом.
Подковали Серка и Рыжка. Поставили бочки на брички, из ведер сообразили черпала на длинных ручках. А яблони ждали воду: лист становился все мельче, так коробило его солнцем, что песню начинал петь. Маленькие плоды виднелись сквозь тощую листву бесконечными зелеными точками.
Со склада Астахов привез мешки с дустом.
Потрескавшаяся земля пила воду жадно, торопливо, словно боялась, что эти работники уйдут, оставив снова ее наедине с палящим солнцем. Десять ведер уходили бесследно, лишь темное пятно держалось несколько минут.
— Давайте лить по пятнадцать, — предложил Витька.
С ним ребята молчаливо согласились, — виданное ли дело, земля от десяти ведер совсем не добреет, не расправляет свои глубокие морщины-трещины.
После пятнадцатого ведра земля, как казалось Витьке, вздрагивала, на лбу ее выступала влажная испарина, едва заметный, но верный признак того, что она оживала. Витька разносил по яблоням воду и решил самолично добавить еще одно ведро, шестнадцатое. После шестнадцатого ведра Витьке почудилось, что земля открыла глаза и посмотрела на него так, как смотрит больной на врача, исцелившего его от недуга.
На третий день полива на скользком съезде к озеру сломал себе ногу Серко. Его выпрягли и отправили в ветеринарную лечебницу.
Рыжко захандрил, тянул бочку медленно, временами на подъеме совсем останавливался, и тогда все его четыре ноги, словно по льду, скользили вниз, к обрыву. Витька и Кито подкладывали под колеса камни, подставляли свои спины, с великим трудом останавливая скольжение, а потом, помогая Рыжку, толкали бочку на самую верхотуру, всхлипывая и по-настоящему ругаясь. Доня, тянувшая Рыжка за узду, затыкала свои уши подорожником и осуждающе говорила: «Какие вы, мальчики, сапожники!»
Тут появлялся Астахов и командовал: «Разом! Еще ра-азом!»
Наваливался своим тощим телом на бричку. Рыжко, почувствовав весомую подмогу, намертво впивался копытами в склизкую глину, потом делал несколько шагов, переваливал через гребень и, казалось, по-человечески облегченно вздыхал.
Ребята, одолев съезд, садились на раскаленную солнцем землю, сплевывали запекшуюся слюну, потом открыто, не таясь Астахова, закуривали одну папиросу на двоих и вставали под деревья, где от стоячего воздуха и испарений было еще жарче, чем на долгом противном съезде.
От едучего дуста жгло кожу.
Сгибаясь под тяжестью полуведерного черпака, на бочке стоял Шурик. Ему приходилось разводить дуст, и рот и нос его были затянуты марлевой повязкой.
И так от зари до зари. Кито попробовал было хитрить, уменьшив норму полива, но Витька сердито сказал ему:
— Кого обманываешь?!
— Вот сюда бы Борю Сиренчикова, — сказал Шурик во время короткого обеда, нужного только лишь затем, чтобы дать отдохнуть Рыжку и самим искупаться в зеленой, начинающей цвести воде.
— А то, наверное, сейчас в лагере загривок нагуливает.
— Не скули! — оборвал Кито. — Не по силам, можешь уйти.
— Я и не скулю, — обиженно поджал губы Шурик. — Токо чудно было его в обнимку с черпаком увидеть.
— Не говори, Шурик! — расхохоталась Доня, заправляя кипевший над костерком суп-лапшевник душистым, прожаренным на масле луком. — А тебя в ветреную погоду и отпускать за изгородь опасно — унесет!
В конце десятого дня пропал Шурик.
Астахов зашел к Васильевым, как бы невзначай, поинтересовался, где Шурик. «Известно где, — сказала Нина Васильева, — в лагере». Значит, Шурик домой не пришел, чтобы не выдать всех ребят. А может, по какой другой причине. Астахов обеспокоился, хотел было организовать розыски, но Витька его опередил: