Астахов дал задний ход. Он еще где-то там, позади, отметил глазом неприметный вход и сейчас, не глядя, повел машину по самой кромке грейдера, понемногу выправляя колеса, которые отыскивали в скользком месиве отмеченную метким шоферским взглядом слабинку.
Машина двигалась назад, а Астахов смотрел вперед. Сидел он в низкой кабинке, согнувшись, до предела напружившись, словно ждал сильного удара и хотел непременно уцелеть.
Витька уже видел, что он повис над самым кюветом, слышал, как из накренившегося кузова в воду течет струйка зерна. Вот-вот «мериканка» кувырком полетит с высокого полотна. И как она еще держалась, Витька не мог понять. Он смотрел на руки Астахова, намертво вцепившиеся в эбонит рулевого колеса.
Наконец колеса отыскали вход, медленно машина вползла в колею. Астахов поставил в нейтральное положение рычаг скоростей, выключил дальний свет и несколько секунд сидел неподвижно, словно никак не мог раскрепостить свое напрягшееся до предела тело. Но вот плечи его обмякли, пальцы разжались.
— Я что, какой я водитель против твоего отца, — тихо сказал Астахов. — Иван под Сталинградом… на Волге… с минами, с грузом мин, через полуразбитую переправу проскочил… То ли с помощью воздуха, то ли с помощью нечистой силы…
Одной рукой он достал папиросу и той же рукой прикурил. Расслабленные руки его стали какими-то маленькими, не больше Витькиных.
Перед станцией, когда уже с грейдера были видны приходящие составы, начиналось самое трудное место, прозванное шоферами коротко, но точно — «тещин язык». Дорога здесь шла по чернозему, и колесами он был так разбит, что видавшие виды смельчаки на сильных машинах не решались сюда соваться в вечернее время да еще в ненастье. Осередок настолько высок, что усаживает на «дифер» машину, и тогда уже не помогут ни сильный мотор, ни ведущий передний мост, ни цепи на колесах. Колеи постоянно заполнены мутной кашицей, тягучей, словно колесная мазь, и узнать, какова глубина колдобин, невозможно. А без этого трудно сориентироваться шоферу — брать ли ухаб с разгону или входить осторожно, на первой скорости. При разгоне есть надежда проскочить по инерции высокий осередок. У медленного вхождения тоже свое преимущество — остается возможность сдать назад, подкопнуть, коль услышишь, что «дифер» цепляется за землю.
Вот и сейчас свет фар выхватил из темноты несколько застрявших машин. Около них никого не было, видимо, шоферы смирились с участью, легли в кабинах спать, оставив все надежды на случайный утренний трактор. Хоть тракторов и не густо здесь в уборочную бегает, но случайно бывают: то горючее с нефтебазы везут, то запчасти к комбайнам, то какого важного начальника к поезду.
Брезент на крышке кабины промок и начал протекать. Струйки стекали на приборную доску, на голову Астахова, но он этого не замечал и лишь, когда заливало переднее стекло, говорил:
— Виктор, держи чистой дорогу!
Витька протирал стекло мокрой фланелью, отчего оно становилось еще темнее, и паренек только дивился, как сквозь него видит путь Астахов.
Чтобы не запотевало ветровое стекло, Астахову пришлось открыть боковое. Сразу в кабине стало холодно и сыро.
Временами, когда перед радиатором вырастала сплошная серая стена, Астахов открывал дверку, поверх нее высовывал свою голову на длинной шее и так вел машину, пока слабенькие фары не пробивались сквозь плотный занавес.
Метрах в ста от железнодорожного переезда «мериканку» мелко затрясло. Астахов прибавил газу, машина вырвалась из цепких клешней колдобины и с полного хода врезалась в высокий осередок. Из-под колес били тугие струи фонтанов, но машина не двигалась ни взад, ни вперед.
— Сели на «дифер», — сказал Астахов так спокойно, будто это были совсем другие слова, вроде там — «впереди столовая» или «ну вот и приехали».
Астахов выключил свет и мотор. Сразу стало тихо, шум дождя по крыше кабины казался далеким-далеким. И ночь охолодала, при свете фар она казалась теплее. Сквозь щели дощатого настила от коробки передач, оказавшейся наполовину в воде, шел противный пар. Остро пахло горелыми колодками сцепления.
— Замерз? — спросил Астахов.
— Немного.
— Накинь фуфайку, а я посмотрю обстановку.
Он открыл дверку и нырнул в промозглую холодную темноту.