Так, по крайней мере, показалось Витьке… И еще ему подумалось, что неспроста ожил и пришел в движение Смородинный колок — его движет память мертвых и сила живых. И никогда никому не остановить этого движения, как нельзя закрыть солнца.
Памятник… Может быть, погибших отметят и в других, далеких от Черемховки землях, и наверняка отметят — ведь их могилы там, за горизонтом… Может быть, живых прославят еще более красивыми отличками, но этот, вставший посередь хлебных полей четырехугольник с красной звездочкой на макушке, — память самой земли поколению живых и мертвых, солдату и хлеборобу будет, как сегодня, всегда светить.
В этом году в доме Черемухи впервые завелась коровка. Февралька. Купили ее в феврале. А коров в Зауралье называют по месяцу рождения или приобретения — Майка, Июнька, Июлька, бык Август. Но бабушка на этот раз заупрямилась — не хочу обычную кличку, деревенское стадо и так полно ими. Долго бабушка листала свои старинные книги и наконец нашла — Аделаида! Витька с Ефросиньей Петровной отговаривали, но бабушка стояла на своем — так и стала Февралька Аделаидой.
Коров в Черемховке пасли поденно — день за корову, день — за подтелка, половина — за овцу или там барашка. Раньше был наемный пастух из колхозников, но когда заработки в колхозе повысились, то найти пастуха стало трудно. Вот и решили на общем сходе — поденно: живой ли, мертвый ли, а отведи свою очередь, всяк за себя, за свой двор, за свою скотинку. Гордости у черемховцев, что звезд на небе в ясную летнюю ночь. Денег дадут взаймы без отдачи, дом «помочью» срубят и перекатают сруб на мох, свадьбу справят всем миром, огород помогут обработать, сена накосят, дров в деляне нарубят за спасибо, а чтобы отпасти денек — ни в жизнь! Хоть полцарства посули. Плох этот был обычай или хорош, никто не мог сказать, но пасли так, и только так. Даже в голодные военные годы Марь-Васишна за большую плату продуктами не могла из своих односельчан нанять пастуха.
Подошла к дому Черемухи повинность отпасывать за Аделаиду. Мать вела предмет в «центровской» семилетней шкале, потому вопрос об ее участии и не ставился. Бабушка тоже не подходила — стала слабеть ногами, хотя и регулярно бегала за пятнадцать километров в церковь и отстаивала там заутреню, а потом давала второй крюк, к дому. Поскольку никого больше в доме не было, то забота о корове ложилась на Витьку. Он знал об этом, накануне укладывался пораньше спать и утром, прихватив суму с оладками и бутылкой молока, шел к загону, в котором собиралось стадо. Он любил пасти коров, и, если бы не этот дурацкий обычай — каждый дом отпасывает за себя, он бы бесплатно водил стадо по лугам и колкам.
Пасти ему досталось с Настасьей Прошкиной, или, как ее называли черемховцы, Королевой коровьих дел. Прозвище было необидным, деловым, а потому Настасья и не обижалась — Королева так Королева. Жила она в маленькой избушке, в заулке, который и назывался Настасьиным. Заулок зимой намертво забивало снегом, и селяне диву давались, наблюдая, с каким упорством Королева пробивает себе дорожку в этой снеговой стене. После бурана день будет копать, если надо, то и два, но пробурит выход на деревенскую улицу, каких бы трудов это ей ни стоило. Весной весь заулок брался водой, но у Королевы еще с осени была припасена основа для тропинок: песок, шлак, речной ил, древесный опил. Каждое утро она мостила себе дорожку к людям, которую по пригреву сносили задорные ручьи, а хозяйка крохотной избушки на курьих ножках, словно бобер, подсыпала и подсыпала, пока ручьи не смирялись и не отворачивали с ее пути. Летом заулок затягивало крапивой. Крапива росла высокая, сочная. И не зря она называлась глухой. И выход и выезд преграждала она Королеве своим жалящим телом. Но не тут-то было — Королева брала литовку и выкашивала начисто огромный, соток в тридцать, заулок. По кошенине крапива поднималась еще крепче. На подмогу ей бросались лебеда, пырей, пустырник, но женщина не отступала, а только по ранним утрам поострее точила косу.
Настасье Прошкиной — Королеве — давно было уже за шестьдесят. Дней рождения она не справляла, так как семьи не имела, а одной сидеть за столом со своими годами невесело. На войне остались ее два сына Андрон, Николай и муж Сысой. Когда ее спрашивали о возрасте, Королева отшучивалась: «Скоко? Ну, мотря откуль начинать счет… Ежли от семнадцати, то малость поболе, ежли от ста, то малость помене».