Спокойно.
Если все разумные предложения не разумны, возьмемся за глупые. Если рубильника в цехе нет, то он может быть… снаружи!
Сердце билось, словно я не шел, а бежал…
Я не смотрю на часы. Неторопливо, засунув зачем-то руки в карманы, обхожу здание цеха, внимательно присматриваясь ко всему, ни одной щели, ни одного выступа не пропуская.
Пинаю обломки кирпичей, камешки. Вглядываюсь в каждый сантиметрик.
Рубильника нет.
Осталась последняя стена…
…Он скрывался в нише, и, действительно, найти его было трудно.
Когда печи заработали, я даже не обрадовался. Так и должно было быть.
В тот момент, когда я вошел в комнату дежурного, раздался звонок.
— Все в порядке! — крикнул я в трубку, где неразборчиво говорили: «Але! Але!» — и только в этот момент осознал, что это не дежурный по заводу.
— Але, это Калимуллин. Печи включил?
— Включил.
— Рубильник нашел?
— Нашел.
— Долго искал?
— Долго.
В трубке помолчали.
— Ну, молодец. Я так и думал, что найдешь. Привет!
Заснуть я не мог и вышел на улицу.
Небо с востока совсем посветлело. О ночи напоминали только слабые огни фонарей.
ЕЩЕ ПОЖИВУ…
Ранним дождливым утром на окраине города Уфы, на мокром, скользком асфальте перевернулись новенькие «Жигули». Трагически и нелепо погибли молодые мужчина и женщина.
…Всю ночь Халиме снился покойный муж. То он сидел за столом в белой рубашке, которую обычно надевал по праздникам, и, отхлебывая из блюдца чай, что-то рассказывал, то появлялся вдруг непонятно откуда молодым и красивым парнем с ослепительной белозубой улыбкой, какой он когда-то и заворожил ее… И себя видела Халима тоже юной и красивой, стоящей на крыльце их только что отстроенного дома в ярком солнечном свете, запахе свежих сосновых досок, краски, сена и еще чего-то необыкновенно приятного, рождающего радостные воспоминания…
Бесконечно долгий сон время от времени прерывался, и тогда она как бы со стороны слышала собственное тяжелое дыхание, ощущала страшную усталость в руках и ногах и никак не могла понять — проснулась уже или это начался какой-то другой сон. Только думать было невероятно трудно, и Халима, так и не разобравшись, опять погружалась в зыбкую тягучую, как болото, темь, в которой ее терпеливо дожидался муж, чтобы продолжить свой рассказ о жизни там, куда она безропотно уходила из своей одинокой жизни.
В последний раз он почему-то начал говорить о внуке Урале, который осиротил своих трех несмышленышей, и теперь, мол, неизвестно, что делать с ними — никакой больше родни на всем белом свете у них не осталось. «О чем ты говоришь, старик?» — недовольно перебила его Халима, думая о том, что он, наверное, опять, как тогда, перед смертью, стал заговариваться, но муж вдруг взял и превратился в другого человека.
Халима напрягла зрение, пугаясь большого белого лица с пустыми, как ей показалось, глазами. Остро запахло луком, и она неожиданно очнулась от этого знакомого запаха, дождалась, когда пропадет муть и хватит сил поднять свинцовые веки. Конечно, то была ее подруга и соседка Муршида. Это от нее всегда пахло луком, словно она его жевала и днем, и ночью.
Муршида наклонилась над Халимой — посмотреть, жива ли, увидела широко раскрытые неподвижные глаза, горестно вздохнула и повернулась к пожилой женщине, сидевшей неподалеку на кривом стуле.
— Не знаю, что теперь и делать, — сказала она, глядя мимо женщины. — Подумать только: мать и отец вместе смерть нашли! Куда теперь сиротам деваться? Младенцы ведь совсем… Старшему-то пять будет ли?
— Может, встанет еще Халима? — спросила женщина, не отвечая на вопрос Муршиды.
— Фельдшер смотрел: не жилец, говорит, — пояснила та. — Никаких болезней, а не жилец. От старости, говорит, видно, помирает. На днях наказала мне и корову, и козу, и дом продать. И деньги Уралу послать, а нет теперь Урала-то. Кто же знал, что он еще раньше, чем она… Не вызывай, просила, не беспокой зря, он — человек занятый…
Так они разговаривали обо всем, не стесняясь умирающей Халимы, а та очнулась и несколько раз уже шевельнула пальцами, чтобы дать им знать, что все слышит. Она и в самом деле, выпутавшись из сна, поняла, что о беде сказал не старик, а соседка Муршида, и что беда случилась с ее внуком Уралом, и остались сиротами трое правнуков.