Я хотел броситься за ней и догнать, но ноги отчего-то не слушались меня. Лишь спустя несколько минут я смог пойти следом. В воздухе, казалось, ещё витал запах её волос и я шёл по нему, но на одном из поворотов он пропал. Я ускорил шаг и тропинка быстро вела к дачам. Через минуту в прогалинах кустов показались первые дома. К моему удивлению в них горел свет. Я быстро обогнул овраг и вышел к главным воротам. Площадка перед сторожкой была залита холодным светом прожектора и полна людей. В чрезмерно ярком свете их лица походили на чёрно-белые маски, а движения казались угловатыми и жуткими. Словно толпа манекенов бродила по улице, не в такт шевеля руками и ногами.
За мостом, у магазина, стоял милицейский уазик, а за ним ещё какой-то уродливый автомобиль с железным ящиком вместо кузова. Возбуждённые манекены толклись вокруг них, разглядывая нечто, скрытое от моих глаз. От общего громкого шёпота над площадью стоял ровный гул, сквозь который временами пробивался воющий плач женщины.
Тошнота подступила к моему горлу. Словно призрак я прошёл через чёрно-белую толпу, приближаясь к машинам, ловя скупые обрывки фраз: «Купались… ужас… несчастный случай… недоглядели… ещё днём… 6 часов искали… бывает…»
Переходя мост, я увидел Светиного отца. Он стоял спиной ко мне, наклонив голову и облокотившись одной рукой на уазик. Толстый сержант что-то говорил ему, пытаясь заглянуть в низко опущенное лицо. Отец кивал в такт его словам. Вторая его рука болталась безвольно, как плеть и только пальцы на ней дрожали.
Сержант видимо закончил и отошёл ко второй машине. В её тени, на земле стояли длинные брезентовые носилки, с лежащим на них телом, накрытым короткой простынкой, из-под которой торчали босые ступни. Сержант что-то сказал водителю второй машины. Тот открыл ржаво скрипнувшие дверцы ящика. Вместе с сержантом они деловито подхватили носилки и стали задвигать их внутрь. Край ткани зацепился за дверцу и пополз вниз, открывая застывшее лицо утопленницы
. Мои ноги подкосились и волосы стали дыбом на голове. Сержант остановился, потянулся внутрь ящика и сильно одёрнул простынку, закрыв Светино лицо, но обнажив теперь её голые ноги и кисти рук. Дверцы захлопнулись, и этот звук эхом отозвался в моей голове и заметался в ней, всё ускоряясь и усиливаясь, так, что мне показалось, что моя голова сейчас лопнет. Я сжал её руками и осел на землю. Машины отъехали, и свет прожектора ударил мне прямо в лицо. В этой сверкающей пелене забегали, засуетились какие-то чёрные тени. Мой рот словно наполнили свинцом. Страшная тяжесть выворачивала мне челюсть, сдавливала горло, опускался всё ниже и ниже, в грудь. Как в кошмарном сне я силился закричать, но мог только бессильно хрипеть. Тени увеличивались в размерах, склонялись ко мне, касались меня, закрывая свет. Я силился оттолкнуть их, но не мог. В конце концов, они обхватывали меня множеством своих паучьих лап и потащили куда-то и мгновеньем позже, я увидел близкое лицо мамы. - Куда мы едем? – спросил я. Слёзы залили её лицо и прежде чем она успела что-то ответить, я впал в беспамятство, и очнулся только в больнице, в Москве, через 5 дней, когда кризис уже миновал. Я был ещё страшно слаб, но врачи делали хорошие прогнозы. Память постепенно возвращалась. Правда недавнее прошлое всё ещё было расплывчато и мутно словно я смотрел на него сквозь ночную метель. Смотрел, но не мог различить ничео определённого, лишь смутно угадывая знакомые контуры, дополняя их своим воображением. Порой, я даже не был уверен, что это лето вообще когда-либо случалось в моей жизни. Слишком призрачным оно было, слишком нереальным, слишком далёким. Но среди этой метели, среди холодных хлопьев слепящего снега, среди бескрайней, тихой, белой пустыни забвения, я всё же отчётливо помнил распластанную наготу мёртвого девичьего тела, точёный мрамор застывших в лёгкой улыбке губ и ледяной блеск сапфира на тонкой руке, сияющего в ночи словно чёрная звезда.