— Садитесь же, батюшка, — сказала она.
Батюшка сел возле нее и закашлялся.
— А что это на вас кашель напал, батюшка? — спрашивает сестра Мелания. — Напейтесь-ка вы липового цвету ввечеру, на ночь. Да вы что-то желтые такие? Не желтуха ли у вас? И поседели вы совсем; а еще, кажется, не очень стары, верно, головными болезнями страдали?
Батюшка был умный человек, но очень смирный, он оторопел, слушая ее быстрые речи, и вместо ответа на все головою кивал.
— Вот мы приехали к вам с вашею прежнею прихожанкою, — начинает другой разговор сестра Мелания, — она мне поручена. Ей наследство от родителей осталось, как известно вам. Она все пожертвовала на монастырь. Теперь мы приехали все оглядеть, все в порядок привести и матушке игуменье донести. Вы знаете, что ей досталось, покажите мне, прошу вас. Потрудимся с вами вместе для господа бога нашего.
И вот поехали по степям, по нивам, оглядели все; созвали людей, чтобы оценить. Сестра Мелания шарила везде, по всем углам и закоулкам, хлопотала, бросалась из стороны в сторону, приглядывалась, прислушивалась.
Катря ходила за ней следом, не глядя никуда. Знакомые, родные места около нее цветут, — она как не видит. Нигде не приостановилась, ни разу не оглянулась. Когда мы воротились домой, много людей пришло в нашу хату, здоровались с Катрею, расспрашивали ее. Она точно отроду никого из них не видала и не знала, кто они такие и зачем сюда пришли.
Открыли сундуки, сосчитали деньги, которые там нашлись. Священник все записывал. Сестра Мелания тоже черкала перышком на особой бумажке. Катря стояла в стороне: ей одной не было дела до того.
Люди мало-помалу разошлись.
— Вы хорошо знаете, батюшка, что хата оставлена этой девушке? — спросила сестра Мелания.
— Хорошо знаю, — отвечал священник.
— Да ведь она далекая родня, а есть родная дочь…
— Такая была воля покойных. Они воспитали и любили ее, как свою дочь.
— И другим известно это?
— Как же, свидетели есть.
— А! — сказала.
Больше уж об этом не спрашивала.
XXII
Пришла к Катре Маруся, грустная, неспокойная.
— Знает? — спросила у меня.
— Знает, — говорю. — Да ей все равно теперь, что бы на свете ни делалось; иди в хату.
Катря сначала не узнала Марусю, а на ее привет ответила: благослови господи!
— Это Маруся, — говорю я ей.
Тогда уж она узнала и опять тоже повторила: боже благослови!
Маруся стоит перед нею, смотрит на нее.
— Садись, Маруся, — говорю я ей.
Маруся не захотела или не слыхала, все стояла и смотрела на Катрю. А Катря сидит, как из дерева вырезанная.
— Катря! — промолвила Маруся. — Отчего ты мне слова не скажешь?
— Что же? — спрашивает Катря. — О чем говорить?
— Как не о чем? — говорю я. — Посмотри-ка, Маруся совсем почти седая стала. Слава богу, пережили немало всего!
Катря поглядела и сказала: «Поседела».
Побыла еще Маруся, постояла молча, прощается. Катря ее перекрестила.
— Катря, — сказала Маруся, — у меня дети есть…
— Боже их благослови! — ответила Катря, по своему обычаю.
Маруся и пошла домой.
На третий день по приезде Катря с сестрою Меланиею оставили нас.
Катря так простилась, как здоровалась, хотя бы у нее лицо опечалилось! Хотя бы она разик оглянулась!
— Как изменилась! — промолвила Маруся, глядя вслед бричке.
— А какая была!.. — говорю.
— Да!..
Постояли еще, поглядели вслед. Маруся пошла домой, и я с нею, проводила ее, посидела немножко, на деток-чернавчиков поглядела. Яков все хворал. Давно уж он ничего не делал, не мог работать. Обо всем заботилась сама Маруся.
Много было у Маруси дела в доме, много и печали было в сердце.
Весело, если есть о ком порадоваться, да благо и то, если есть о ком поплакать! Ей-богу, и то благо: горькая, но живая вода! А то не плачь, не радуйся… живи!..
Выхожу я, Маруся до ворот меня провожает, а за нею детки бегут, переваливаются.
— Погляди, — говорит она, — погляди, серденько, — все трое в него, в Якова.
Я присела, целую их, а они, кто с палочкою, кто с кусочком хлеба, кто с песком в горсточке, кудрявые, глядят как орлята…
И вот живу я в своей хате. Соседи ко мне приходят, а я к ним, переведываем один другого. Совет ведем, как придется огороды засевать; с ними же и отдых наш в праздник.
Час за часом идет, все к вечеру ближе…
