Настасья Ивановна выговорила это твердо. Она вдруг решилась пойти вперед опасности, и следующим образом: если сестрица «все слышала», то делать нечего; а если только прислушалась и не все разобрала из запертой комнаты, то сподличать, то есть солгать, лишь бы спасти Оленьку.
— Любопытно, что вы могли обо мне говорить, — сказала Анна Ильинишна загадочным тоном.
— Так, немножко: что вы ездили к святым местам, и как это приятно.
— Еще бы не приятно. Это только нехристей надо вразумлять, что это приятно. Немного же вы ему сказали, правда ваша.
— Свое родное как-то совестно хвалить, сестрица, — возразила Настасья Ивановна. — Конечно, я могла бы порассказать, какие вы делали благодеяния по Москве, и калеки, и все… Но я боялась. Вам, может, по христианскому вашему смирению, это было бы неприятно.
— Покорно благодарю. Если б я сама о себе болтала; а кажется, чужим и бог велит разглашать добро. Впрочем, прекрасно сделали, что мало обо мне беседовали.
— Почему же, Анна Ильинишна?
— Так, не надо.
— Почему же?
Лицо Настасьи Ивановны выразило страдание думы и потом совершенный тупик. Оленька выжидала.
— Потому что — безбожник, — выговорила спокойно Анна Ильинишна и наклонилась к своей работе.
— Разве?.. Разве он в церкви что?.. Но… но как же это знать?
— Вам трудно, а я в них толк знаю.
— Но как же это можно распознать?
— Одна борода чего стоит, — проговорила Анна Ильинишна будто сама с собою и махнув головой в ту сторону, куда ушел Овчаров.
Последовало совершенное молчание. Только Настасья Ивановна осторожно вздохнула.
— А главное — невежда, — произнесла внезапно среди тишины Анна Ильинишна. И опять замолчала.
— Ему ли меня не знать, — сказала она вдруг, взглянув на онемевших хозяек, сердито засмеявшись и чрезвычайно оживленная. — Я думаю, не ему чета — вся Москва, а мою биографию знает! Он изволил дожидаться, чтобы вы соблаговолили ее рассказать. Да я думаю, весь свет знает, чего-чего меня господь не сподобил: и как со мной магнетизм был, и как я ясновидящей была, и все главные медики об этом в Париж писали! Я думаю, я и не таких насквозь видела, когда сама не знала, что со мной делалось. Я и не такого напугаю. А он, вот видите ли, не помнит меня! Вы ему тут милостиво объясняете, кто такая Анна Ильинишна! Ах, какая невидаль — его память! Полноте. Нечего делать, если один гость вам приятнее другого. Я все с своей стороны сделала, что могла. Я вам о моих страданиях, о сновидениях все рассказала, а одни эти рассказы разрушают здоровье. Конечно, я принесла эту жертву, думая обойтись с вами по-родственному. Очень мне тяжело, что это мало ценится.
Проговорив, Анна Ильинишна откинулась в кресле и замахала прилежно крючком.
— Сестрица, — сказала робко Настасья Ивановна, — вы, никак, за что-то на меня сердитесь?
— Что вы? И не думаю.
— Вы сейчас говорили таким голосом…
— Я об Овчарове говорила, а что вы на свой счет принимаете — я не виновата. Нечего на меня раздражаться. А если что про себя знаете, я думаю, господь и вам отпустит разума обсудить.
— Я, сестрица, ничего не знаю, — сказала Настасья Ивановна, — и дай бог, чтобы между нами никогда ничего не было. Вы мне позволите…
И, не дождавшись, она встала и крепко обняла Анну Ильинишну. Та не мешала. Оленька отвернулась к окну и тихо пожала плечами.
— Я — грешница, но злобы не имею, — прибавила Анна Ильинишна, кончив объятия и разматывая шерсть с клубка.
— Дай бог, дай бог, — сказала Настасья Ивановна, растроганная. — А Эраст Сергеич сам перед вами оправдается, наверное. Вы не знаете — он будет мой жилец.
— Слышала.
Оленька хотела вдруг что-то спросить, но удержалась.
— Баню мою желает занять на лето; у него в Березовке негде. Я ему отдала.
— Баню? — повторила протяжно Анна Ильинишна, и лицо ее приняло какое-то необыкновенное выражение. — Поздравляю вас.
— Вы думаете… тесно? — осмелилась робко Настасья Ивановна.
— Я ничего, ничего не думаю. Я только поздравляю вас.
— Не понимаю, — начала Настасья Ивановна, озадаченная больше, чем первой пронесшейся грозой, и только поглядывая, как значительно колыхался бантик на сетке Анны Ильинишны.
— Не понимаете? Я думала, старые люди не забывают подобных вещей. Выходит, наоборот. Мне совестно учить вас. Кто всегда живет в бане?