— Мамаша, вы не знаете, какую с нами сыграли штуку, — сказала Оленька, влетая к ней час спустя после свидания с Овчаровым и вся раскрасневшись от злости. — Вы не слыхали? Да это ни на что не похоже!
Настасья Ивановна сидела одна в гостиной, на диване, как гостья, сложа руки и глядя перед собою. Она сама была ни на что не похожа. Она смотрела потерянной.
— Полно вздор молоть, — сказала она тихонько, сквозь зубы, — тут и без тебя ума не приложишь.
— Как, вздор? Вы слушайте.
— Что слушать!.. Да не кричи, ради господа бога: двери не каменные… Что нам делать с Анной Ильинишной? Что нам делать, Оленька?..
— Я уже вам хотела сказать…
— Ничего ты не скажешь… Я тут как сумасшедшая сижу. Ты где была? Ты не видела ничего. Я — одна, голову потерявши. Вот, и живи. Я целый час у ее дверей толкачом толкусь, не достучусь.
— Зачем?
— Зачем, зачем?.. Дура! Вон она, как уехала Катерина Петровна, голоса не подает. Высунула голову, дверью хлопнула и заперлась. Я и так, я и всячески… Ходит, шуршит, а не отвечает… Слышишь? Слышишь?.. Сестрица! — Настасья Ивановна привстала с места. — Сестрица!..
— Прах с ней! Куда вы? — вскричала Оленька, удерживая ее за платье.
— Господи! Да не кричи же… все слышно. Пойдем, я тебе расскажу.
— Нечего рассказывать, — повторяла Оленька, покуда отуманенная Настасья Ивановна увлекала ее на светелку, — она-то себе сидит. Выйдет еще. Успеете нацеловаться.
— Как же! Она чемодан укладывает; я слышала, как выдвигала.
— Ждите! Она нам на тысячу лет.
— И как было не грех Катерине Петровне ее разобидеть, и у меня же… Ну, в другом бы месте отказывалась от знакомства, а то все на мою голову… Я и вообразить не могу. Анна Ильинишна, может, думает, я на нее что наговорила или ты… А я, как бог свят…
— Вы перед кем же клянетесь! Ах, какие вы уморительные, маменька! Вы никак плакать собрались. Да не уедет же ваша Анна Ильинишна, я вам говорю! Она тут на сто лет. Ей деваться некуда. Ее нам прикинули.
— Кто прикинул? Что ты врешь?
— Вольно не слушать. Вы не мечитесь, вы присядьте. Тетеньку нам прикинули. Это сейчас люди Катерины Петровны нашим рассказали. Ну да, нечего вам смотреть, я правду говорю. Катерина Петровна виделась с тетенькиной княгиней Марьей Сергеевной в Москве перед отъездом; потом Катерина Петровна была у нее уже здесь, в деревне. Княгиня воротится из-за границы и тетеньку к себе не возьмет. Она с ней еще в Москве поссорилась, только молчала, потому что не знала, как развязаться. Тетенька там завела шашни, и еще из-за денег вышла история. Марья Сергевна ее не хочет держать. Так и сказала Катерине Петровне, что такой коварной женщины, интриганки и воровки, не хочет держать. Воровки — да-с; она у княгини деньги таскала.
— И тебе не стыдно верить всякой мерзости, греховодница? — вскричала мать.
— Ну, как вам угодно.
Оленька надулась, но посматривала на Настасью Ивановну. Та, однако, была порядочно напугана перспективою вечного жительства Анны Ильинишны.
— Лучше подумаемте, как бы ее выжить, — сказала Оленька, заметив этот испуг и улыбаясь. — Поручите мне, я как раз…
— Ай, что ты!..
— Ну, и прекрасно, и бесподобно! Да этак в доме не будет житья! И живите с ней одни, и целуйтесь. Я уйду. Я в город к дядюшке Павлу Ефимычу уйду. Сейчас возьму телегу, уеду.
— Оленька!
— Помилуйте! Вы на себя взгляните, до чего они вас довели. Во-первых, по милости одного Эраста Сергеича уже совсем извелись…
— Он ни в чем не виноват.
— Ну, хорошо — ничем, а все-таки из-за него извелись. А эта! Приехала! С чего она дуется, с тех пор как Овчаров тут живет! С чего? Это все терпеть! Унижаться, подслуживаться — покорно вас благодарю. Вот вам за вашу хлеб-соль. На нос двери заперла в вашем собственном доме — и права!.. Княгини знать ее не хотят, а вы за них отвечайте!
— Что же мне делать, Оленька? — сказала Настасья Ивановна.
Она сказала это так жалобно, что Оленька приутихла; ей было жаль матери. Но через минуту она опять засмеялась и наконец захохотала: так ей стало вдруг смешно на все дело.
— Ну, мамка, ты не пищи, — сказала она, целуя Настасью Ивановну. — Как-нибудь выживем. Сама уйдет. Видишь, она с какими фонами да тонами; где ей жить в Снетках? Разве ты ей пара?
— Как же! Вон она и сюда-то выйти не хочет.
— Выйдет. Только ты, сделай милость, не умоляй. Будь ты, сделай милость, прошу тебя, погордее!
— И вправду, — сказала Настасья Ивановна, — что это за напасти. Я перед ней ничем не виновата! Кроме моих ласк и одолжений! Терпишь, терпишь!.. У меня и своя гордость есть, коли на то пошло. Ну и сиди себе. Я ей покажу, как со мною шутят… Анна Ильинишна эта!..