— Катерина Петровна поручила мне… Впрочем, я буду говорить и от себя, — начал Овчаров, посматривая на свои ногти и морщась, — Катерина Петровна предлагает жениха вашей дочери.
— Она вам говорила? (Настасье Ивановне стало немножко досадно.) Оно бы не следовало; дело непоконченное… Ну, да так и быть; вы мою Оленьку любите… Так и быть. Что же еще приказывала Катерина Петровна?
— Да главное-с, чтобы вы наконец порешили.
Настасья Ивановна молчала.
— Решили бы. Потому что — что же тянуть? Семен Иваныч здесь, я его видел вчера. Оказывается, он мне давно знаком. Человек солидный. Зять он будет почтительный, хозяин рачительный, не мот… Притом Ольга Николавна — не такая женщина, чтобы дала заправлять собою… Одним словом, я не вижу, в чем тут могут быть для вас затруднения.
— Оленька вам ничего не говорила? — спросила Настасья Ивановна.
— Ничего. Ну что же?
— Если Оленька ничего не решила, так что же я буду решать?
— Очень многое, — сказал Овчаров несколько заносчиво.
— Что же, мой батюшка? Я не вижу… И голова от неприятностей точно пьяная стала! Вы мне посоветуйте, вы поумнее.
— Благодарю вас. Но тут и премудрость невелика. Прикажите вашей дочери не упрямиться, если она вздумает упрямиться.
— Ой, как это — приказать! — возразила Настасья Ивановна, качая головою, но, однако, улыбаясь гостю. — Сохрани господи! Вот так иные матери навязывают, а потом…
— Разве приказать значит навязать? — вскричал Овчаров и вдруг спохватился. — Ну, да, приказать. Когда это — польза дочери, а она сама ее не видит? Материнскою властью, я думаю, не дело пренебрегать.
Настасья Ивановна в раздумье качала головой.
— Если мы наших детей плохо приготовили к жизни, если в голове их одна суета, а мы, по слабости, по недальновидности… ну — тогда делать нечего, надо насильно брать их в руки.
Овчаров говорил это с запальчивостью. Настасья Ивановна соображала. Сперва ей стало горько; потом ей показалось, она не так поняла, потом ей даже стало что-то смешно, потом…
— Эраст Сергеич, — сказала она таинственно и взяв его за рукав, — вы на меня не рассердитесь, мой дорогой…
— Что такое?
— Особенного-то я ничего не вижу в этом замужестве для Оленьки.
— Вы имеете в виду много других женихов для вашей дочери? — спросил Овчаров, помолчав.
— Никакого, Эраст Сергеич, — отвечала она в недоумении.
— Ольга Николавна влюблена в кого-нибудь? То есть безнадежно, так, чтоб это мешало ей глядеть на другого?
— Нет… да что это вы?..
— Хорошо. Есть ли надежда, что она скоро решится на какой-нибудь выбор? Нет. Полагаетесь ли вы на себя, что вы когда-нибудь безошибочно выберете ей мужа?.. Нет?..
Вопросы решительно походили на допросы. Настасья Ивановна почувствовала, что в ней закипала досада, которой она не умела объяснить себе. Она хотела отвечать, но подождала; ей было жаль сердиться на Эраста Сергеевича.
— Ничего я вперед не загадываю, добрый мой Эраст Сергеич, — сказала она, усмиряясь. — Что богу угодно, то и будет.
— И превосходно! — проворчал он сквозь зубы.
— А что же?
— Ничего.
— Да что же? — повторила она через минуту.
— Удивляюсь вам… Вы меня извините, — сказал он наконец, слегка пожимая плечами, — я полагал вас благоразумнее. Как, в ваши годы… Как это так легко смотреть на будущее, не готовясь, не думая, что бы там ни случилось!..
— Так что же делать, Эраст Сергеич?
— Я думаю — слушать умных людей. Лучше жить чужим умом, чем… упрямиться. На себя вы не полагаетесь, на дочь вашу — тоже; так лучше дайте приступиться другим. Вот Катерина Петровна сватает… Она так внимательна к вам, и я думаю, в этом сватовстве у нее и мысли другой нет, кроме желания вам добра.
Настасья Ивановна улыбнулась. Овчаров поймал эту улыбку.
— Вот оттого, что вы не доверяете людям… вы меня извините, пожалуйста, — людям повыше себя, вот оттого и вся беда, — сказал он резко и наставительно. — Я правду говорю, Настасья Ивановна, — не всякий ее скажет. Ваше недоверие — вы меня простите — на зависть похоже. Что же делать? Недостаток касты. И скажу, наконец, ваша Ольга Николавна этим недостатком страшно заражена. Это — вредное баловство-с, Настасья Ивановна. Я еще удивляюсь Катерине Петровне! Ольга Николавна так на нее смотрит… я вам советую… обратите ваше внимание.
Настасья Ивановна молчала. Толстые ее ручки, скрещенные на поясе, замерли и только поднимались от тяжкого дыхания.
Овчаров поправил волосы и откинулся на спинку дивана. В комнате была совершенная тишина. За окном, по обыкновению, возились куры. Овчаров сделал гримасу и вздохнул. Казалось, и свет в окна, и куры за окном, и все его окружавшее производило в нем нервическое раздражение. Настасья Ивановна не подавала голоса. Овчаров и не разговаривал. Наконец он чуть-чуть зевнул и встал.