Это была первая часть Зоиных воспоминаний о минувшей зиме, и к ним примыкали разные подробности. Однажды Вовка рисовал, сидя на своей скамеечке, а она стояла рядом и мерзла и не могла почему-то уйти. Ей не очень нравилось то, что изображал Вовка на фанере, — живая, так неожиданно возникшая перед ней картина поразила Зою. Густой морозный запах снега, тихий, до отказа напоенный блестками свет, белые шапки на кустах и елях, которые трепетали и искрились под порывами неслышного ветра, стряхивая с себя клочки морозной паутины, и все вокруг, окутанное покоем — воздух, и сугробы, и медлительное солнце, кидавшее на поляну золотистые пятна, которые и нельзя было назвать золотистыми, потому что они постоянно менялись, то тускнели и переходили в холодную синеву, то снова разгорались. Чирикнула позади синица, вспорхнула на ветку молоденькой елочки, окутав себя снежной пылью, гулко треснул где-то в вершине сосны сук… Зоя стояла не шелохнувшись. И если бы Вовка обернулся в эту минуту и заглянул ей в глаза, то был бы поражен восторгу, который они выражали.
До самого вечера Зоя размышляла над непостижимой загадкой. Что вдруг случилось с деревьями в парке? Обычные деревья, которые много раз видела. Нет, она раньше их вовсе не видела… Что же сейчас? Что произошло? А Вовка, значит, видел? Странно… Как все странно и загадочно.
Учебник по алгебре лежит на столе.
«Две величины прямо пропорциональны третьей, если…»
— Две величины… — Зоя видит сухое лицо математика, обращенное к ней.
— Если две величины неизвестны, их можно обозначить буквами «икс» и «игрек». Их сумма известна…
Тикает будильник на комоде.
— Надо, наверно, составить пропорцию.
— Может, к этому подойдет теорема…
— Две величины… Какие величины действуют на человека, когда он просто так ходит, живет, смотрит.
— Пусть будет так: икс плюс игрек. Сумма. Ах, наверно, это не так…
«Не так, не так…» — тикает будильник.
Зоя накидывает на себя платок, пальто и выбегает на улицу, во двор. Снег здесь другой, не то что в парке, серый, примятый подошвами. Прямо — забор и окно соседнего дома. А вверху темное морозное небо и звезды. Звезды по всему небу. Мерцают, как чьи-то глаза. Звезды, звезды, — Зоя смотрит вверх, готовая прикоснуться к ним руками, охваченная тем же неведомым восторгом.
Со стороны улицы донесся заливистый милицейский свист. Зоя опустила голову и прислушалась. «Ну конечно, это от «Кожевника». Там рядом с кинотеатром построили недавно закусочную, и около нее теперь вечно толпятся какие-то пошатывающиеся личности. Она повернулась и пошла домой, слыша вдогонку все тот же выходящий из себя негодующий свист.
А вторая часть Зоиных воспоминаний о минувшей зиме была и того короче. Вовка, которого она привыкла видеть в парке со своей фанеркой чуть не каждый день, вдруг перестал туда ходить. И не было его месяц, не было два месяца. Наступили первые оттепели, зазвенела капель в водосточных трубах. А потом Зоя узнала, что Вовка умер в больнице от туберкулеза.
Был Вовка, молчаливый паренек в шапке-ушанке, с шарфом вокруг шеи поверх воротника, ходил в парк рисовать деревья, и вот нет Вовки.
Странное и сложное было для нее чувство этой утраты. Она и сама сознавала, что ничего не знает о Вовке, кто он и что, даже поговорить с ним подробно не удалось. Ну, рисовал, ну, не кидался в девчонок снежками. Ну и что?.. И все же какой-то сдвиг произошел в ее голове. Она все еще не могла забыть тот солнечный день, когда пели синицы и когда души ее коснулся первый восторг. Вовка, хоть и сидел тогда спиной к ней, был причастен к этому озарению, и его молчаливая сдержанность к ее присутствию выглядела как братская доверчивость. Может быть, поэтому, когда он умер, ей стало вдруг чего-то недоставать. Она и сама не могла бы отчетливо сказать — чего именно. Просто новая тайна вошла в ее сердце. Был — и умер. В парке теперь она никогда больше не увидит нахохлившуюся мальчишескую фигуру с кисточкой в руках. Будут полыхать солнечные пятна на стволах деревьев, которые он рисовал, будут чирикать синицы и ветры наметать новые сугробы, а Вовки уж никогда теперь не будет.