— Тебе шуточки, — кивала головой Пелагея Ивановна. — Ты всерьез не можешь… — И, словно обрадовавшись, что может излить все свои страхи, она торопливо рассказывала про многие тяжелые случаи, которые возникали в ее воображении.
Зоя слушала мать, но, казалось, думала о чем-то своем. Ее тонкая фигурка — в кружевной кофточке, в чуть расклешенной юбочке — будто слегка покачивалась. Слова матери об опасности, о том, что надо найти другую работу, звучали для нее не всерьез.
— Мало того что отец на войне погиб, так еще и за дочку день и ночь молись.
Тут Зоя вдруг вздрагивала, вся выпрямлялась, бросала вытянутые руки на плечи матери, заглядывала ей в глаза:
— Ну и придумываешь, ты, мама. Люди в космос летают. Вот это да. Вот это герои! А тут на самолете. Отсталая ты у меня. Такие ли бабушки путешествуют. Вот как-нибудь с тобой вместе соберемся, тогда увидишь — ничего страшного… Придет время, и в институт поступлю, вот только выберу как следует, чтоб не ошибиться.
Мать поднимала на дочь глаза, проходила минута-другая, и она переставала жаловаться. И, крепко прижавшись друг к другу, они потом сидели рядом на старом диване, как давнишние друзья, молчали и думали. И на помолодевшем лице матери уже играла радость: дочь рядом, она совсем взрослая, она умно говорит и любит ее, она знает больше, и не надо ей мешать.
Так было на первых порах, когда Зоя только-только начинала летать. Теперь Пелагея Ивановна думает по-другому, она привыкла к воздушным рейсам, дочери, к ее быстрым приездам и таким же внезапным отъездам и смотрит на ее дело проще, как и на всякую работу, хотя нет-нет, а старые страхи вдруг и напомнят о себе.
Сегодня они пили чай с московскими конфетами и обсуждали, надо ли оклеивать комнату новыми обоями или можно подождать.
За окном уже угомонились ребята, весь день игравшие в футбол, в прыгалки и еще во что-то.
Пелагея Ивановна придвинула настольную лампу и села за машинку. Крутя правой рукой колесо, стала строчить куски оранжевой материи, из которой должно получиться Зое платье.
Зоя сидела за тем же столом, листала журнал мод, принесенный из ателье, и, чтобы Пелагее Ивановне было веселее работать, высказывала свои соображения вслух.
— Ты смотри, мама, какой допотопный рукав. В Москве таких рукавов не носят. И вытачки тут не приняты.
— Ну, Москва, — сказала деловито Пелагея Ивановна. — Пока от нее к нам придет что-нибудь новое, так там оно уже старым делается. Привезла ты, к примеру, сегодня конфет, кажется, и бумажки такие же, как у нас, и цена, а вкус другой. Там рецепт уже изменили, а у нас все по старинке. Одним словом, столица! А в войну у нас никаких конфет не было.
Мать всегда, о чем бы ни говорила — о погоде, о дровах, о ценах на базаре, — сравнивала с тем, что было во время войны.
— Люди поговаривают, опять будет война, — проговорила она, вздохнув и разгрызая нитку. — Как там у вас, что слышно?
— Не знаю. Мало ли чего люди болтают, — ответила Зоя, пристально разглядывая картинку в журнале. — Ты мне мысочком скроила? Правильно.
— Как же болтают! — продолжала о своем Пелагея Ивановна. — А этот самолет сбили, писали во всех газетах, что разведку делал.
— Ну и что! Залетел и получил свое, — отрезала, нахмурясь, Зоя.
— Получил-то получил. Да больно далеко залетел.
— Высоко очень было, — объяснила Зоя. — Его ракетами достали. Теперь ракеты куда хочешь достанут. Захочешь, и до Америки долетят.
— Да, наука теперь пошла. Напридумывали люди… А как бы только это не во вред себе.
— Чудна́я ты, мама! — рассмеялась Зоя. — Говоришь, как старая-престарая бабка. В Москве люди даже и не думают об этом, живут спокойно.
Зоя захлопнула журнал и посмотрела на окно, словно старалась представить, как там люди живут в Москве. Сквозь тюлевую штору желто светились квадраты соседнего двухэтажного дома, в открытую форточку тянуло теплым сквозняком и доносился гомон улицы — шорох колес по асфальту, гудки. «Ведь я здесь в своем родном городе, в своем доме. Раньше рвалась по подругам, в парк, в кино, все было интересно. А тут никуда не тянет и никого не хочется видеть…»
— Что в Москве-то повидала? — спросила мать, перебрасывая на другую сторону материю.
— В кино ходила.
— Одна?
Зоя подняла ресницы и усмехнулась:
— Нет… Не одна.
— Ишь ты, скрытничаешь, — озабоченно оглядела ее Пелагея Ивановна. — Кто же он?
— Ах, мама! — вспыхнула Зоя. — Обязательно тебе надо. Ну, студент.
— Как зовут-то? Или тоже секрет?!