— Само собой. Припадки у мене. Сюзи хорошо за мной ухаживала. Она неплохая, Сюзи…
— Но вы… вы подолгу не задерживались в больнице?. Всего несколько дней, да?
— Да, недолго.
— Прекрасно. Ваша профессия?
— Я мойщик посуды в отеле Осборн, в Остенде. Там платят больше, чем во Франции.
— Но по документам вы электрик. Это действительно так?
Ван Вельде забеспокоился. Вопрос не понравился ему. Глаза опять забегали.
— Дак ведь безработица, — прошептали его отвратительно мягкие синеватые губы.
Эгпарс бросил красноречивый взгляд на своего помощника. Итак, ярко выраженное пристрастие к алкоголю и не менее выраженное отвращение к постоянному труду!
— Идиосинкразия к работе, — сказал Оливье.
Ван Вельде догадался по тону, что о нем отозвались отнюдь не лестно. Он, действительно, не глуп, этот неудавшийся самоубийца. Пожалуй, даже слишком себе на уме. Но он все более становился антипатичен Роберу Друэну, хотя Робер и не мог бы сказать — почему.
Время ползло медленно, не так, как в Париже и на телевидении, время давало себе время не спеша оглядеться вокруг.
Эгпарс как будто бы не придерживался какой-то определенной методы. Он действовал интуитивно, в зависимости от реакции больного. Затуманенному сознанию больного противостояла логика, опыт и страстный исследовательский поиск врача-практика. Врач и больной осторожно сучили нить разговора, примеряясь к словам, сталкивая их и роняя.
— Так вы были на войне?
— Да.
— Ну конечно, конечно, — спохватывался добродушный следователь. — Вы же нам говорили.
— Да, я был на войне.
В голосе прозвучал вызов.
Эта уже знакомая Роберу перемена в доведении больного произвела на него крайне неприятное впечатление. При слове «война» Ван Вельде преобразился. Дряблая кожа на шее разгладилась; он посуровел, лицо стало жестким, как у воина, готового выйти навстречу опасности. Видно было, что нервы у него напряжены до предела. Он вновь обрел тело, вес, силу.
— Меня два раза зачитывали в приказе, хотя я и был капралом. Я б и до сержанта дослужился, да у меня две промашки вышли. Меня даже в приказе по дивизии зачитывали, это када награждали. Не думайте, медаль-то эту, я ее не зазря получил. Поищите-ка простых солдат, которые с французской медалью!
Ван Вельде дрожал от возбуждения.
Одежда больного висела на стуле, стоявшем подле кровати с другой стороны. Из засаленной велюровой куртки он проворно вытащил, что никак не вязалось с апатией, которую он демонстрировал до сих пор, потрепанный бумажник. Оттуда посыпались фотографии, но он как будто их и не заметил. Робер подобрал фотографии и, бросив на них беглый взгляд, положил на кровать. Тут были фотографии Сюзи, какого-то мальчугана, а также групповой снимок военных.
Ван Вельде взял сложенный в восемь раз листок бумаги с истершимися краями и осторожно развернул его. Робер узнал трехцветный бланк приказов министерства национальной обороны. Две такие бумажки и он имел, правда, их куда-то засунула Жюльетта. У них в доме всеми документами ведала она.
Нервы Робера были словно обнажены. Что-то в происходящем непосредственно задевало и его. Но что именно? Мысль мелькнула и исчезла, не успев зафиксироваться.
Эгпарс пробежал глазами приказ. Роберу очень бы хотелось взглянуть на него, но он не решился попросить. Когда врач снова свернул бумажку, Робер почувствовал разочарование.
— За этим больным установить наблюдение! — официальным тоном, так не вязавшимся со всем его обликом, сказал главврач. — Вы пропустили одну важную деталь, Дю Руа. Очень важную. Война…
— Но я не знал, мосье…
— Да, да, конечно.
И, повернувшись к Ван Вельде, главврач с чувством произнес:
— Вы отличный солдат, мой друг, отличный. — И добавил, понизив голос: — Что ничего не меняет. Нужно будет разыскать его старую историю болезни. Что это вы тут нацарапали, Дю Руа, не вразумительно как-то. Я, конечно, понимаю, вы бережете запасы вашего красноречия для застольных бесед!
Оливье попытался изобразить на лице смущение. Но тон врача был незлобивый.
— Мы непременно разыщем его историю болезни, мосье, но архив сейчас в беспорядке; вы же знаете, пришлось уволить… ну того, который…
Эгпарс посмотрел на Оливье, как показалось Роберу, осуждающе, однако врач сказал, обращаясь к Роберу:
— Тут нет никакой тайны, мосье Друэн. Дело в том, что человек, о котором идет речь, слишком вольно вел себя с женщинами. У нас таких называют zieverer, то есть враль и пустобрех, шут гороховый… Пришлось с ним распрощаться, что мы незамедлительно и сделали. — И, обращаясь к больному: — Вам часто снятся кошмары? Спите вы, наверное, плохо?