— Так что же случилось, Себастьян?
Ван Вельде чуть отвернулся, но продолжал глядеть на нее.
«Ван Вельде проиграл, — подумал Робер, — его попытка самоубийства была лишь способом, далеко не самым продуктивным, вырваться из плена этой стервы с алыми пухлыми губами, с томными глазами в коричневых обводах, с бесстыдно выпирающими грудями, даже когда на ней надет свитер, под которым скрыта ее перламутровая кожа».
Рука больного выпросталась из-под одеяла и потянулась к ней. Она состроила недовольную гримасу, но взяла его руку в свои, погладила ее и вдруг вздохнула, млея от воспоминаний. А он ответил:
— Ты сама знаешь!
Между ними словно пробежала искра, и нежность затопила обоих. Они носили в себе столько всего вместе пережитого: их маленькие радости, взаимные уступки, надежды, — что не могли не почувствовать боли от разрыва. В лице больного сразу появилась жизнь.
— Да, — все более распаляясь, повторил он, — ты сама все знаешь!
— Ну… как тут можно кого-нибудь винить? — тотчас же отпарировала она, и в интонации ее голоса прозвучал вызов, — извечная борьба между Мужчиной и Женщиной приучила ее всегда быть начеку.
Она не только подчинила его своей воле, но она была еще более изворотливой, смекалистой и более жизнестойкой.
— Ты, ты виновата. Ты меня не вини. Я завсегда тебе был верный, как пес, да, как лес…
Он так разволновался, что снова заговорил на своем диалекте, и снова к Роберу вернулось это тягостное чувство, будто он уже где-то видел Ван Вельде и у того тогда был тот же вид побитой собаки, — «шобаки», как звучало на магнитофонной пленке, — и беспокойный взгляд, то же раздирающее душу выражение лица.
— Но почему, Себастьян? Почему ты это сделал?
— Потому што ты меня бросила! А я не хочу, не хочу! Мне без тебя нету жизни!
Какие смешные слова. И тем не менее они потрясали: человек, произнесший их, решил расстаться с жизнью, и поэтому сейчас они звучали полновесно. Робер быстро прикинул, сколь велика была угроза гибели: пятьдесят таблеток, слишком много. Интересно, знал ли Ван Вельде, что, если превысить дозу, способную убить человека, это может спасти его? Должно быть, об этом знают многие, даже те, кто не слишком разбирается в медицине, — благодаря газетам и описанным в них случаям. Не решил ли рыжий сыграть ва-банк, думал Робер, воспользоваться последним шансом, выкинуть последний козырь, — короче говоря, не шантаж ли его попытка самоубийства? Все-таки не надеется ли выжить тот, кто пытается расстаться с жизнью из-за несчастной любви? Сколько женщин вскрывают себе вены, все-таки надеясь, что их подберут, прежде чем они истекут кровью, — и в-девяти случаях из десяти их действительно спасают.
Врачи и гость молча наблюдали за сценой: в центре восседал Эгпарс, а по бокам — Оливье, как всегда насмешливый и абсолютно спокойный, словно и не было никакой ссоры с Фредом, и Робер, поглаживающий левой рукой кисть правой.
Ван Вельде с женой, казалось, совсем забыли о них.
— Кто же, по-твоему, виноват? — тихо говорила она.
— Ты, ты одна виновата! Я завсегда был честный ш тобой! Ты же знаешь!
— Ну еще бы! Тебе ведь было на меня наплевать. Не потому ли, что других баб хватало?
— Неправда, неправда!
Ван Вельде становился все беспокойнее. Он настойчиво повторял одни и те же фразы. Но она упрямо продолжала:
— Прекрасно, я спала с мужчинами…
— И с Фредом тоже!
— Да, и с Фредом. И с другими!
— Плевать мне на других! Я только не хочу, чтобы ты ложилась с этими проклятыми лекарями! Все они дерьмо!
Эгпарс кашлянул. Но Ван Вельде не обратил на него внимания: вид у главврача был дружелюбный; Оливье тоже не казался заносчивым. Пожалуй, немного неспокойный. Конечно, он спал с этой мерзавкой Сюзи. Это уж точно!
— Идиот, они не нужны мне!
— Но ты спишь с ними! Ведь ложишься голая с ними! А со мной отказывалась.
Он начал хныкать. Он становился неприятным, каким-то склизким. Его толстые бескровные губы вызывали чувство гадливости. Ван Вельде призывно постучал по матрасу рядом с собой. Плохо воспитанный подросток. Порочный мальчишка в шкуре взрослого с невыигрышной наружностью. «А если б я увидел его не лежащим, узнал бы я его тогда?» — спрашивал себя Робер.
Она держала его за руку. И терпеливо втолковывала ему, как непослушному ребенку:
— Ты же знаешь, сначала я была верна тебе.