— А военным? — не удержался Оливье.
— И военным тоже. Итак, мадам Ван Вельде, вторая проблема не менее серьезная. Предположим, он выкарабкается; вы подумали о том, как вы оба будете жить дальше?
Она стиснула руки. Ее сухие ловкие руки, привыкшие ухаживать за больными, не вязались с ее округлыми формами, с мягкими линиями упругого тела.
— Вы затрудняетесь с ответом? Попробую помочь вам. Как вы полагаете, почему ваш муж, ваш бывший муж, предпочел таблетки снотворного этому самому пресловутому пистолету? Ведь он нашел его еще раньше? Вы выказали неудовольствие, когда я задал ему этот вопрос.
Вот как раз об этом-то и хотелось Роберу спросить Сюзи.
— Я не знаю. Я ничего не знаю.
— Не торопитесь, подумайте. Вы достаточно знаете больных. И вы хорошо знаете Ван Вельде. Если вы не сможете нам помочь, то кто же тогда сможет?
— Возможно, потому, что пистолет для него священен.
Голубые, чуть воспаленные глаза главврача пристально смотрели на Сюзи, и видно было, как напряженно работала его мысль. Ом помассировал веки кончиками пальцев.
— Тогда все должно было быть наоборот, детка. Раз пистолет для него нечто святое, именно им он должен был бы пресечь свою жизнь, если только…
— Что, если?
Они все подумали об одном и том же.
— Если только он действительно хотел умереть? — неуверенно проговорила она, как студентка, отвечающая профессору на экзамене.
— Пожалуй! Храбрый солдат, да еще отмеченный в приказах за храбрость, награжденный медалью…
— Попробовал бы он не быть храбрым… — между прочим вставил Оливье.
И тут же поспешил извиниться, жестами. Но Эгпарс, по-видимому, одобрительно отнесся к его реплике и продолжал развивать свою мысль:
— Тем не менее он остается храбрым солдатом. И храбрый солдат должен бы убить себя тем оружием, которым он уничтожал врага, потому что его жена — женщина без стыда и чести. Такова канва сценария. Вы меня простите, мадам. Я просто пытаюсь поставить себя на его место. Так должно быть по логике вещей. Будь это в театре. А между нами говоря, поведению вашего мужа свойственна некоторая аффектированность. Артист!
— Да, — прошептала она.
— И вы тоже.
— О!
— Безусловно. Но это не имеет значения, мадам Ван Вельде. У меня не от всех дверей есть ключи. А у вас, я уверен, есть. Что вызвало взрыв? Что толкнуло его на самоубийство? Что явилось последней каплей? Той, которая переполнила чашу…
— Мне кажется, я знаю. Вот уже две недели, как мы в разводе.
— Так.
— А позавчера вечером я была в Счастливой звезде.
— Понятно.
— Я танцевала. Ведь я свободна, в конце концов.
Последние слова были сказаны с легким вызовом, что как будто не произвело впечатления на Эгпарса. Она продолжала:
— И вдруг я увидела Себастьяна у стойки. Я, конечно, и бровью не повела. Потом-то я раскаивалась, что не поговорила с ним. Когда танец кончился, я подошла к стойке. Его уже не было. Там стояла только его чашка. От нее сильно пахло водкой. Я спросила про мужа — моего бывшего мужа. Фернан ответил мне, что он ушел. Я вышла на улицу, огляделась кругом, но никого не увидела. Было холодно. Возможно, он спрятался где-нибудь за грузовиком. В общем, я не нашла его, а так как мне не улыбалось схватить воспаление придатков…
Сказала — как отрезала…
— То вы вернулись к Фернану, — докончил Эгпарс, — и стали опять танцевать.
— Да. Но я совершенно потеряла голову, иначе бы я все это не делала.
— Для этого головы не нужно!
Но Эгпарс уже опять овладел собой.
— Ну ладно. А когда же случилось несчастье?
— Через два часа.
— Через два…
— Да, доктор.
— Я не спрашиваю вас, с кем вы танцевали, мадам Ван Вельде.
— Я не могла бы вам ответить.
— Сойдемся на том, что это был Альфред Дюбек, и больше не будем к этому возвращаться.
Она покраснела. Прекрасная блондинка Сюзи Ван Вельде и сама не подозревала, что у нее еще есть в запасе малая толика стыдливости. Робера не оставила равнодушным ее искренность, он почувствовал симпатию к этой женщине.
— Я думаю, он следил за вами из-за грузовика. Что было дальше?
— Бал окончился, и я уехала, на мотоцикле м-м… Фреда…
— На моем мотоцикле, — внес поправку Оливье, — на моем! Ах, сукин сын! Богоотступиик! Сколопендра! Троглодит!
На этот раз главврач досадливо поморщился. Балагурство Оливье, очень часто забавлявшее его, становилось назойливым. Он пытался воссоздать в деталях картину самоубийства, всегда более туманную, чем картина убийства.