— А кому суд доверил воспитание малыша?
Сюзи замешкалась с ответом. Видимо, ей стоило огромных усилий произнести:
— Ему.
— Несмотря на его состояние?! Да, мадам Ван Вельде, видимо, вы оставили достаточно улик против себя!
— Вы знаете, это сильнее меня. Я не могу без этого.
Она закусила нижнюю губу, такую пухлую и красную, что, казалось, из нее вот-вот брызнет кровь.
— Выслушайте меня, мадам Ван Вельде. Прежде всего выясним, чего вы хотите. Поскольку вы в разводе, главное — уже позади. Я вам советую окончательно расстаться с мужем, оставить ребенка у свекрови и уехать в Гёл.
— Нет и нет! — Она задумалась на миг. — Я не могу оставить Эрика свекрови. Она сделает из внука то же, что сделала из сына. Она его и испортила. Я вернулась к нему из-за Эрика. А что касается суда… они ведь все мужчины — судьи-то, и вы прекрасно знаете, доктор, что в таких делах они всегда примут сторону мужчины. Им трудно понять женщину, поэтому ребенка присудили ему. Но какой же из него воспитатель? Он абсолютно к этому не способен, так же, как и его мать!
Сюзи переигрывала, сгущая краски, рассчитывая таким образом растрогать и вызвать участие: «Вернулась из-за Эрика… Ведь судьи — мужчины… Воспитание ребенка…»
— В общем, — сказала она уже более спокойно, — я не могу, доктор. Я и сама хотела уехать. Мне предлагали место в Виль-Эвраре — округ Сены и Уазы, во Франции. И я поступила бы правильно, если б согласилась. Но он убьет себя. Можете ли вы быть уверены, что все не начнется сначала? И если вы убедите меня, что он просто актер, жалкий паяц, что его промах — не случайность и он делал все рассчитанно, не теряя головы, тогда я уеду. Но не в Гёл. Я уеду во Францию.
Эгпарс вздохнул. Она положила его на обе лопатки, Сюзи Ван Вельде… Хорошая хозяйка, хорошая медсестра и, вероятно, хорошая мать… Но просто, когда она видела мужчину, — она становилась невменяемой, а уйти от своего полоумного мужа тоже не могла.
— Я должна идти на службу, — прошептала она.
— Да. Скажите, пожалуйста, сестре нашего очаровательного земледельца, что в первых числах января я выпишу его. Она будет рада.
— Представляю, как взовьются барышни из Доброго пастыря, — сказал Оливье.
— До свиданья, мосье.
Она постояла в нерешительности.
— Спасибо за все, мосье.
И порывисто добавила:
— Мы не стоим и сотой доли ваших забот, ни он, ни я!
Все-таки она не преминула повихлять задом, когда выходила.
Мужчины тяжко вздохнули. Было тепло. Даже душно, везде, во всей больнице. В кабинете стоял густой запах дешевых цветочных духов, тошнотворный запах жасмина.
— Какое несчастье! — вырвалось у Робера. — Прежде, когда я слышал песню Дамья Цепь, я от души веселился. — И он пропел, немного фальшивя: — Це-епь. Да, теперь я не стал бы смеяться.
— Ты прав, — сказал Оливье. — Но имей в виду, что, как только твоя Сюзи придет к себе в отделение, она тут же позвонит Фреду.
Эгпарс, заложив руки за спину, расхаживал по комнате.
— Это гораздо хуже, чем вы думаете, мосье Друэн, гораздо хуже.
Он комично сморщил нос, чихнул несколько раз подряд, из-за жасмина и продолжал:
— Что вы знаете об этих двух? Только то, что они сами о себе говорят. В действительности они оба в плену у болезни И этот плен им сладостен! Эпилептик и медичка Старый дуэт палача и жертвы, судьи и подсудимого, преследователя и преследуемого. Извечная таинственная нерасторжимость. Они добавят кое-какие мизансцены и примутся сызнова прогонять весь спектакль, прокручивать ленту их жизни: «Детям до шестнадцати лет воспрещается!» Так они думают. Но я, во всяком случае, знаю то, чего не знают они. Например, что Себастьяна надолго не хватит. Вы видели его сейчас — он капитулировал, морально капитулировал; уж верьте мне, для него это свидание явилось полным поражением, а при таком, как у него, сердце даю почти стопроцентную гарантию, что душа его вскоре отлетит. Сюзи будет оплакивать свою утрату и убиваться по поводу гибели своего отвергнутого обществом героя больше, чем самая добродетельная супруга.