Буду рад, ответил Симон. Но не знаю.
Зато я знаю, подбодрил я его. Тебе надо выговориться. Я буду рядом.
И похлопал его по плечу. Давненько мне не доводилось хлопать мужчину по плечу. Это на меня хорошо подействовало.
Мы расстались в вестибюле, я спустился с крыльца, побрел через зверинец мимо розовых фламинго. Я мало видел на свете зрелищ прекраснее, чем загон с фламинго в Ботаническом саду, - розовые птицы прохаживаются вдоль воды по зеленой лужайке за каменной оградой, - но тут я вспомнил, что я один, и у меня заныло сердце. Потом я вышел из зоопарка через южный вход с восьмиугольной будочкой, даже не взглянув на кенгуру, и двинулся направо по улице Кювье, а затем Жюсьë к станции метро.
Я хорошо поработал в этот день. Удивительно, до какой степени работа способна поглощать наше внимание. Особенно телефон. И особенно когда звонят тебе. Тут нужна реакция. Разумеется, отвечал я собеседнику в трубку. (И позволял себе крутануться все-таки на вращающемся кресле.) Разумеется, я могу сократить срок. Нет ничего невозможного. Но вы не желаете ничего для этого сделать. Я имею в виду не вас лично, а Манесье. Вы можете мне объяснить, почему он до сих пор не разобрался с триста пятнадцатым? Не говоря уже о двести девятом, нет, о двести девятом я предпочитаю не говорить. Вчера я опять получил три совершенно одинаковых факса. Мало того что Манесье не набирает сотрудников, у него и те, которые есть, делают все одно и то же, при такой системе теряется уйма времени. И вы меня просите сократить срок. Я, конечно, попытаюсь что-нибудь сделать.
За весь день я не передохнул ни минуты, только сэндвич проглотил, еще, правда, выпил кофе с Мартой из шестьсот третьего, мы столкнулись нос к носу в баре, я ее уже с полгода не видел. Марта была в скверном настроении, и, что ей сказать, я не нашелся. Я скорее склонен сам поддаваться чужому отчаянию. С Симоном другое дело, его проблемы меня, в сущности, даже устраивали. Но взваливать на себя еще проблемы Марты - увольте. Мы чуть не поссорились, когда я ей сказал: постой, Марта, это твоя жизнь, и я тут ни при чем, парня этого я не знаю, может, он даже и очень хорош, я не верю твоему горю, слишком давно ты плачешь, здесь есть над чем призадуматься. Мы было поссорились, но я вдруг почувствовал, что она мне чем-то близка. И положил руку ей на плечо. Она этим не воспользовалась, не прижалась головой. Эка погорячился, сказал я себе, с жестами надо бы поосторожней. Не прикасаться к женщинам чуть что. Контролировать себя.
Так или иначе, нарушать трудовой график ни она, ни я не могли. Мы расстались. После обеда ритм работы у меня возрос, все было обклеено желтыми бумажками-напоминалками, но я решил: разберусь завтра. И отправился на неназначенную встречу с Клеманс. В том смысле, что не назначал ее заранее, просто осенило вдруг под конец дня. Может статься, подумал я, что из-за ожидания Одри я пропущу свое свидание. И без лишних слов двинулся в кафе. Было бы глупо, если бы Клеманс пришла, а я нет.
За столиком, разумеется, никого, но я не особенно беспокоился. Свидание-то получилось импровизированным, и вероятность, что Клеманс откликнется, была меньше, чем обычно. Впрочем, ожидая Клеманс, я думал не только о ней, но еще и об Одри, все пытался понять. Мы с ней виделись раз шесть, не больше, всегда в присутствии Симона да, кстати, и Клеманс, при этом Одри смотрела то на детей, то на свои туфли, иногда, правда, и на нас с Симоном, когда что-нибудь говорила, и на Клеманс тоже, но тогда уже без слов. Периодически ее голос и взгляд словно выключались на время, и она погружалась в какую-то иную жизнь, где обретала или ожидала что-то или кого-то, например мужчину, который ее увел, говорил я себе, забывая немного о Клеманс, будто расположился не ждать ее, а забывать, причем именно там, куда она должна была прийти.
Действительно, я сидел на том самом месте. И совершенно не ждал Клеманс. Не оставил ей жизненного пространства. Я понимал, что она не придет никогда, а потому распорядился этим пространством по своему усмотрению: я думал о другом. Опираясь на одни и те же данные, я опрокинул логику своих рассуждений, кафе стало местом ее отсутствия, местом, где ее нет. Теперь оно, отсутствие, оказалось мне даже на руку. Чем больше его будет, тем скорее я выкину ее из головы.
Если бы она пришла, тогда бы все сложилось иначе.
Но то-то и оно, что не приходила. Отсутствие разрасталось. В кафе я чувствовал себя как дома. Меня тут знали, обходились любезно. Кажется, забыли даже, что я кого-то жду. Должно быть, читали забвение в моих глазах. Официанты видели, что я перестал нервничать, ерзать на стуле.
Итак, я думал об Одри, и это никак не способствовало появлению Клеманс. Вообще, с этим ожиданием Клеманс, как ни крути, все равно ничего не клеилось. Я сосредоточился на Одри, хотя она не имела отношения к делу. Но я вовсе не думал, что Одри вдруг окажется здесь в кафе вместо Клеманс. По той простой причине, что ее ждал Симон. Я не подменял собой Симона, я одалживал у него немного ожидания, вот и все, чтобы ему было полегче и еще чтобы себя занять.
Но я не просто занял себя, я, как ни странно, начал волноваться всерьез.
Я говорю «как ни странно», потому что не планировал волноваться. Подождать немного Одри - ничего особенного тут нет. Оказалось, есть. Наверно, потому, что мы ждали ее взаправду. Уйти-то она ушла, но не сказала куда. В данном случае ее возвращение поставило бы все на свои места. Пока что она была нигде, а так не бывает. Ее отсутствие было бессмысленным, а потому возвращение имело смысл. Что касается Клеманс, то я знал, где она, спасибо. Просить ее вернуться не собирался. Не в моих привычках унижаться перед женщиной, особенно если я ее люблю. И потом, я бы боялся потерять ее снова. А ждать, что ж.
Но это уже старая история.
А вот исчезновение Одри, хотя и не имело ко мне отношения, было событием животрепещущим и волнующим.
Я снова вспомнил ее и подумал, что ошибался на ее счет. Я видел в ней мать семейства и не обращал внимания на ее молчания. Матери семейства тоже имеют право на молчания. Но молчать - это одно, а детей бросить - совсем другое. И, конечно же, она их не бросит. По крайней мере, не сейчас. Так я решил за Симона. Потому и старался его приободрить. Я в это верил.
Оставаться в кафе было нелепо. Ждать Одри следовало у Симона.
А прежде все-таки зайти домой. Я, конечно, рад оказать услугу, но позвольте мне, однако, забрать собственную почту. И автоответчик послушать. Не то чтобы я ждал от кого-нибудь звонка, тем более от Клеманс. Я и раньше общался с ней только лично. И не у себя, поскольку жил у нее. Во времена Клеманс у меня, кстати, и не было дома. Не нужен был. Нужна была только она. Присутствующая или отсутствующая. Середины не существовало. Потому-то я ее и ждал.
Впрочем, не знаю. Кто вообще что знает? Только вот домой мне идти не хотелось. Не то что жить там, а даже заходить, от одной мысли дурно становилось. Как подумаешь о тапочках. Кстати, надо захватить их к Симону. Почему нет, раз уж все равно провожу вечера у него, сказал я себе.
В почтовом ящике я обнаружил только конверты с окошечками. На свете мало вещей более удручающих, чем конверты с окошечками. Разве что, например, открытка от кузена, легко узнаваемая по корявому почерку, от кузена, который нас якобы очень любит, хотя на самом деле мы для него ничего не значим, а он делает вид, что значим, и получается только хуже, он нас прямо-таки распинает своей открыткой, указывающей нам, что мы никто и говорит с нами тоже никто.
По счастью, открытки от кузена в ящике не оказалось. Я достал конверты с окошечками и приложил ключ к электронному устройству домофона, чтобы открыть застекленную дверь. Заметил попутно, что еще не вписал свое имя в отведенную мне табличку и по-прежнему называюсь месье Чжуан, хотя это вовсе не я. Чужое имя меня, собственно, мало беспокоило, будь у меня настроение посмеяться, я бы даже посмеялся, но не надо ничего преувеличивать, я не смеялся, скажем так, мне просто было все равно.