— А теперь? — с еле заметной усмешкой спросил Крис: ему определённо нравилась эта игра.
— Хорошая попытка, но не достаточно убедительная, — стараясь не верить в то, что намеренно его провоцирует на большее, отозвалась Гермиона.
Она могла поклясться, что он довольно улыбнулся, когда опять двинулся вверх, скользя по коже. Ладонь по пути к шее якобы случайно коснулась груди, прежде чем продолжить движение и замереть, и в этот момент где-то внутри Гермионы словно беспорядочно заметались уже обезумевшие птицы, заставив дыхание участиться. А Крис, будто не замечая этого, продолжал сладкую пытку. Свободной рукой он перекинул её волосы на одну сторону и заставил немного склонить голову набок.
— А теперь? — пылко произнёс он с лёгкой хрипотцой ей на ухо и, проведя языком по шее, слегка прикусил мочку, что вырвало у Гермионы бесстыдный стон.
Она слышала: Крис дышал так же часто, как и она, и это свидетельствовало о том, что от момента, когда они окончательно потеряют рассудок, их отделяли какие-то секунды, наполненные рождественской мелодией, сантиметры, не дававшие телам соприкоснуться, и какие-то остатки благоразумия, которое охотно сдавало позиции под натиском вожделения. И сейчас Гермиона, как никогда, понимала: спорить с Крисом с самого начала было дурной затеей: он был совершенно прав, когда говорил, что в темноте ощущения от прикосновений обостряются. Но он не упомянул, что они ещё и абсолютно обезоруживают, лишают права выбора и делают беспомощными таких достаточно целомудренных, в меру чопорных и, однозначно, разумно мыслящих в обычной жизни девушек, как Гермиона.
А потом Крис подался вперёд и требовательно притянул её к себе, что заставило её заговорить в отчаянной попытке не потерять контроль:
— Я думаю, нам не стоит…
Но он заставил её замолчать, горячо прижавшись своими губами к её, а следом, на мгновение оторвавшись, вымолвил:
— Не думай, Мэри, просто чувствуй.
И она сдалась. Она по-настоящему сдалась его рукам, блуждающим по телу, сдалась прикосновениям, заставляющим дрожать, сдалась ощущениям, обострившимся и будто приумножившимся в сотни раз. В какой-то момент она осознала, что Крис спускается поцелуями ниже, а его руки… О Мерлин, его руки уже ласкают грудь. Она запрокинула голову, встретив взглядом темноту, а в следующую секунду, когда Крис бесцеремонно расстегнул верхние пуговицы блузки и прижался ртом к соску сквозь ткань лифчика, она еле сдержалась, чтобы не вскрикнуть. Вместо этого она тихо всхлипнула и слегка выгнулась в руках Криса, невольно подаваясь ему навстречу сильнее.
«Настоящая шлюха», — недовольно буркнул внутренний голос, которому она решительно сказала…
— Заткнись!
Крис опешил и отстранился, в то время как Гермиона покраснела от понимания, что произнесла последнюю мысль вслух.
— Прости, я просто… — смутившись, начала она, но потом подумала, что эффективнее слов будут действия, а потому резко притянула Криса к себе.
Он охотно ответил на поцелуй, который возобновился с ещё большей страстью, и теперь Гермионе казалось, что те самые птицы, живущие где-то внутри, давно находятся в коматозном состоянии от ударной дозы зашкаливающих эмоций.
— А ты, оказывается, ещё чувственнее, чем я думал… — пробормотал Крис, пока его пальцы бесстыдно оголили ей грудь, а Гермиона, вместо того чтобы оттолкнуть его, позволила это. С одной стороны, она, как и полагается порядочной девушке, находилась в ужасе от того, что происходило: золотая отличница с безупречной репутацией, героиня войны, награждённая орденом Мерлина и едва расставшаяся с единственным мужчиной, которому когда-то подарила свою девственность спустя год стабильных отношений, в данный момент с готовностью принимала откровенные ласки в общественном месте от человека, которого знала меньше недели, но хотела так, как никого раньше. И поэтому, с другой стороны, она посчитала, что имеет право хотя бы в эту предновогоднюю пору, богатую на разного рода сложности, быть просто женщиной, эгоистично следующей желаниям, несмотря ни на что и вопреки всему. Сейчас, когда она тихо постанывала от ощущения губ и языка Криса на коже, она не была Гермионой Грейнджер, бывшей девушкой Рона Уизли и подругой Гарри Поттера. Она была собой, и, благодаря темноте, отпускала себя, позволяя, ощущая, невольно прося и получая в ответ то, чего так хотела много лет.
Свободу.
Эта мысль опьянила её не хуже огневиски, а вместе с тем ладонь Криса уже ласкала внутреннюю поверхность бедра, двигаясь вверх. Только тогда Гермиона осознала, что она, как оказалось, давно сидит на коленях Криса и недвусмысленно трётся о его…
— О боже, — пробормотала она, чувствуя твёрдость и готовность Криса к куда более серьёзным вещам, чем простая прелюдия, когда он начал стягивать с неё колготки, прихватив вместе с ними трусики.
— О боже, — выдохнул Крис ей в шею, когда наконец коснулся обнажённой кожи там, где ей самой давно хотелось его ощутить, в то время как Гермиона уже в открытую стонала, цепляясь за его полурасстёгнутую рубашку, словно за буёк в океане.
Его пальцы двигались именно так, как надо, они творили настоящие чудеса, заставляя её прижиматься, выгибаться, извиваться, делать чёрт знает что, следуя полноте эмоций, бьющих наотмашь, убивающих, сражающих наповал своей интенсивностью. И сейчас Гермионе было искренне плевать, слышит ли их кто-нибудь, видит ли. Она отдалась во власть Криса, а рождественские огни, мерцающие вокруг, словно кружили вокруг неё, вспыхивали и гасли в своём темпе, и в какой-то момент Гермиона поняла, что теряет реальность происходящего. Всё будто превратилось в огромную разноцветную массу, а затем взорвалось, заходив перед глазами причудливыми бликами, когда она в последний раз громко крикнула:
— О боже!
*
За один день до Нового года
Ему не терпелось закончить все формальности. Отец, взбешённый вестью, что Драко отказался посетить главное событие года в светском мире — предновогодний приём, организованный самим министром магии, — заверил, что исключит его имя из завещания и отдаст всё состояние, вырученное от продажи поместья, на благотворительность, если тот немедленно не изменит решения. Но так как передумать предполагало отменить встречу с Мэри и, наоборот, подписаться на встречу с Асторией, то Драко применил всю изворотливость, чтобы уладить конфликт и уберечь отца от величайшей глупости в жизни. В качестве компромисса он согласился лично прийти с повинной в Министерство и принести глубочайшие-мать-их-извинения тем, кто отвечал за мероприятие. В сущности, это означало лишь то, что Драко будет льстиво заверять всяких любителей потуже набить кошелёк в канун праздника: его отсутствие не предвещает отток денежных средств семьи Малфоев из «общего материального фонда», так что беспокоиться не о чем.
— Вам абсолютно не о чем беспокоиться, мистер Лоуренс, — вкрадчиво сообщил Драко за обедом, сидя в кафе неподалёку от Министерства, где его собеседник любил отъедать и без того огромный живот в свой законный перерыв. — Моё отсутствие на мероприятии не означает отсутствие средств на благотворительность, а также некоторые… предновогодние подарки, если вы понимаете, о чём я.
Лоуренс, конечно, понимал, а потому расплылся в улыбке и даже довольно причмокнул измазанными в жире губами.
— Ну что ты, Драко, право, не стоит. Отсутствие денежных средств никак бы не повлияло на наше отношение к тебе и твоей семье. Ты же знаешь, что в любом случае все самые выгодные проекты снова достались бы тебе, даже если бы ты забыл про подарки, которые, к слову, наши жёны уже ждут больше нас самих, — подмигнув, хохотнул Лоуренс, едва дожевав здоровенный кусок бекона, и Драко передёрнуло от отвращения.
— Разумеется, — скривил он губы в подобии любезной улыбки, почти не пытаясь скрыть презрения. — Ну, раз мы уладили все дела, то я, пожалуй, пойду. Удачного дня, мистер Лоуренс! И уверьте жену, что подарок поступит точно в срок, впрочем, как и всегда.