Только Древних на корабле Гуннлауга не почитали. Как-то так вышло, и никто не сказал бы, что без причины.
Время в напряженном ожидании пролетело быстро. Перед самым полуднем сблизились. Кнорр – пузатый, в самом деле осевший настолько, что нижние края щитов на борту резали волны – оказался нездешний. Флаг с арфой, золотые витки на изумрудном… Остров святого Патрика. Неблизкий свет, через море пришел.
Зачем?
– Эй, вальх! – Ярицлейв показал белый щит. – Хочешь боя или мира?
На кнорре посовещались, но недолго: тень по палубе не прошла и половины стопы. В ответ не подняли красного щита, не показали меча – сразу швырнули копья, и швырнули неплохо; доски палубы заплыли кровью. Переговорщику Ярицлейву рассекло шуйцу. Мальчишка Олав успел увернуться, но щита своего не удержал: вырвало и выбросило через два борта в море. Сам хевдинг едва успел крутануть щит, чтобы проломившее его копье вошло в брус, а не в брюхо.
Кормщик Харальд с несколько презрительной ленцой перехватил брошенное в него копье, провернул вокруг запястья и отправил обратно. Возвращенное копье прошибло ирландца насквозь; Харальд усмехнулся в седую бороду. Род свой он считал от Хрольва нормандца, прозванного Пешеходом, потому что не нашлось коня под богатырский рост. Прозвали Хрольва Пешеходом почти триста лет назад, когда самое имя викинга значило больше, чем сегодня звание иберийского барона.
Но и сегодня никому не закрыт вход в Валгаллу. Просто сегодня уже не всем нужно.
Харальд налег на рулевое весло. Драккар послушно довернул, шарахнул выгнутым носом в скулу кнорра, едва не влезая на палубу, притопив и так уже глубоко сидящего торговца до мокрых сапог.
Сейчас только прорвался мешок с руганью, и заорали на обоих кораблях, и завизжал форштевень "Черного коня" по темному привальному брусу, и пошел налево вдоль пузатого борта, кроша так и не снятые ирландцами почему-то щиты; порыв норда вытянул вдоль палубы горький дух морской соли и, слабый пока, тошнотворно-сладкий запах свежей крови.
– Ver thik! – засмеялся Гуннлауг, выпуская в полет копье, и люди его подхватили в две дюжины глоток:
– Her ek kom!!!
Викинги посыпались на палубу кнорра, и запах крови вытеснил все остальные.
– Остальные просто связаны, а этот, смотри, закован. Верно, недешево продал он волю!
Ярицлейв потянул за дорогую железную цепь. Плечистый здоровяк от рывка упал на колени, ветер захлопал порванной на груди пленника грязной рубашкой.
Подошел Харальд, положил тело мальчишки Олава к шестерым убитым викингам. Гуннар Змеиный Язык поглядел на старика-кормчего, но тот не дрожал ни телом, ни дыханием.
– Путь в Валгаллу всегда славный, но не всегда длинный, – сказал тогда Гуннар Плохой Скальд, и кормчий опустил веки – то ли в согласии, то ли в отчаянии.
Рабов пинками заставили перелезть на "Черного коня". Шесть понурых мужчин, две рыжие девки. Отмыть и откормить – наверное, красивые. Иначе зачем везли?
И вот еще девятый. Лохмотья, как у всех, но руки закованы. Спутанная золотая борода, седые косицы в слипшихся от грязи волосах; по синим глазам искры ненависти, по сильному телу синяки да шрамы. С бою взят? Стоит ли тогда везти его туда, куда собрался Гуннар? В тех-то землях пленник, пока не продали его, не раб. Кем-то еще окажется, куда-то еще повернет удача…
Полторы дюжины мертвых ирландцев аккуратно сложили вокруг мачты их пузатого кораблика. В трюме, к огорчению всех людей Гуннара, оказалось не добро, но всего только соленая вода. Не считать же добычей несколько свертков с одеждой, плоский сундук – похоже, с письменными принадлежностями – да мешочек серебра за поясом у старшего.
Видимо, кнорр вышел из Дублина ранней весной, попал в отходящие зимние шторма, что швырнули его на север почти до Исландии – а уже оттуда и доковылял до скал перед Олесунном на последних крохах удачи… Зачем же тогда метнули копья, отчего не стали даже разговаривать? Ярицлейв показывал белый щит, щит мира и торга…
Болезнь? Вот почему кнорр спешил убежать, вот почему не вступал в переговоры!
Гуннар, старательно не показывая беспокойства, велел вполголоса: