– Пойдём пить чай, Лукас.
Я и Барри вцепились в её ногу и довольно улыбнулись. А Джастин сделала то, что должен делать кто-то, когда старую леди и кого-то из-за стойки находят неживыми – она заплакала.
***
Когда Джастин – она – «сошла с ума», я был там.
Папа хотел, чтобы я пошёл спать, но я остался. В холле красиво горели огоньки-прожекторы, направленные на лица, которыми она ещё не была, но которые когда-то были ею. Картины были страшными, и Джастин тоже. Я думал, это потому, что она была ещё жива.
Когда она «сошла с ума», никто её не остановил.
Джастин кричала. Била посуду на кухне, бутылки в баре. Официанты стояли в ряд и наблюдали, как керамические доллары разлетаются под их ногами. Бармен – большой, некрасивый и слишком правильно сколоченный – только протирал стойку и обмакивал носки ботинок в дорогостоящем морсе, который горчил противным лекарством на языке.
Джастин танцевала на стойке, пела и кричала плохие слова, пока остальные просто прожигали взглядами дыры в старомодных гобеленах – слово, которое я не знал тогда, но знаю теперь. У Джастин в глазах горел огонь, который не нравился всем, кроме меня. Я стоял и смотрел, как Джастин «сходила с ума» – плакала, ругалась и била зеркала, в которых не хотела отражаться.
Джастин не делала только одного. Джастин не смеялась.
– Что смотришь? – спросила она, заметив меня в шуме и гаме, который вихрился вокруг неё – чёрной, тоскливой, но ещё живой. – Скажи что-нибудь!
Она кричала на меня, но я никуда не хотел уходить. Я смотрел на неё внимательно-внимательно, у меня болели глаза, и сводило желудок от тошноты, но я смотрел и пытался не моргать. Я запоминал её с начала до конца, с чёрной макушки до чёрных ботинок, – мне предстояло провести всю ночь за холстом, чтобы сделать её похожей на тех, прошлых.
– Пришьёшь моему зайцу ухо?
Она не рассмеялась, только нахмурилась и выпила ещё из бутылки, которую собиралась разбить.
– Почему ты плачешь?
– Сегодня убили двух человек, – сказала Джастин и спрыгнула со стойки так, что у неё, наверняка, противно заныло в ногах. – Я провожу поминальную службу. Ведь всем плевать, верно? Всем плевать!
Она говорила с теми, кто не хотел на неё смотреть, кто притворялся, что её не существует; они были почти правы. Не тогда, но много раз позже я встречал пьяных людей и пьянел сам, но ни разу не видел и не чувствовал того, что видела и чувствовала Джастин Вернер.
Первый тост в моей жизни – в неполные семнадцать – был за неё и ту, что придёт за ней.
Помню, я бросил Барри в лужу алкоголя, а она почти улыбнулась.
– Заяц тут ни при чём, – сказала Джастин нежно, подняла игрушку и погладила по голове. – Не трогай хотя бы его…
– Я хочу, чтобы ты засмеялась.
Она стиснула зубы, губы побелели от напряжения. Она выглядела как разгневанный бог только молний из книжек в картинках, но я совсем-совсем не испугался, а даже обрадовался. Помню, я сильно хотел, чтобы она засмеялась так же, как я, но она только покачала головой и сунула Барри мне в руку.
– Ты мой свидетель, помнишь? – сказал кто-то, возможно, даже я.
Джастин тряхнула волосами и впервые перестала быть похожей на подсвеченные мёртвым картины. Когда она нагнулась ко мне близко-близко, я почувствовал, что запах страха – запах корицы и шипучей конфеты на языке – куда-то пропал.
– Я хочу тебе кое-что сказать.
– Мне? – спросил я и погладил мокрого, но любимого зайца.
Она улыбнулась так, будто всего четверть часа назад не плакала, спрятавшись за барной стойкой.
– Нет, не тебе, Лукас, а другому.
Джастин наклонилась к моему уху так, как папа наклонялся ко мне, когда хотел сохранить что-то в секрете.
– Я знаю, что ты держишь всех этих людей для массовки, чтобы о тебе помнили, чтобы тебя боялись. Но кое-что ты должен знать. Надо мной у тебя нет власти.
Я был уверен, что ещё немного – и рассмеётся, но она только сменила острый запах на менее заметный. Много лет спустя я назвал его «отчаянным смирением».
– Но ты здесь.
Она кивнула и раскланялась перед публикой, которая просто её не замечала, как и меня – восьмилетнего мальчика, стоящего посреди бара отеля в 1:27 ночи в пижаме с плюшевым Барри в руках. Когда она ушла почти «отчаянно смирившаяся», я захотел снова бросить Барри, но передумал.
Всё-таки, заяц был ни при чём.
***
Когда утром Джастин открыла дверь, я ждал её. Папа не проснулся, и у меня было много времени, чтобы бродить по отелю и караулить у закрытой двери. Когда Джастин увидела меня, я протянул ей зайца и оторванное ухо. Она скрылась в комнате и вернулась минут через десять почти настоящая со спокойствием на опухшем лице.