– Папа говорит, когда девочка и мальчик очень сильно любят друг друга, то у них появляются дети.
– Ты омерзителен…
– А ты – самое лучшее моё создание.
В тот момент я видел только её, а не странные портреты в холле, но мне показалось – на глубине, там, куда меня спрятали, – что сейчас она была каждой из них.
– Великим свершениям нужны свидетели.
Я видел девушку, обречённую быть свидетелем, обречённую родить следующую – потому что он проследит, чтобы всё шло по плану.
По традиции, из поколения в поколение, женщина с лицом Джастин рожала девочку, а потом что-то глотала или в чём-то тонула, чтобы не рассказывать историю о судьбе, в которой они не виноваты. Папа говорил, традиция – это то, что ты делаешь, уже не понимая и не задумываясь зачем. Ты просто делаешь.
Папа ошибался. Я был уверен, что Джастин совершенно точно будет знать, почему намного позже уйдёт «на ту сторону», где не было чудес, только монстры.
Я спрыгнул с кровати, забыв Барри задыхаться на простынях, и сказал «увидимся на той стороне», потому что история подошла к концу.
***
Утром кто-то понял, что папа больше не проснётся. Меня снова жалели – на этот раз осторожно и незаметно, потому что думали, что я ничего не понимал и не знал. А я не мог им сказать, как сильно они ошибались.
Например, я знал, кто выпил людей моими губами.
Джастин – она – тоже знала, поэтому сидела рядом и молчала. Теперь она была точной копией тех, что на портретах; она постарела на целый уик-энд. Старый управляющий нашёл мой портрет и сказал, что у меня получилось очень похоже, только глаза слишком неживые. Он повесил портрет рядом с остальными – там осталось ещё очень много места.
Мы сидели и наблюдали, как люди уходили – теперь, когда могли.
– Я знаю, что ты меня слышишь, Лукас, – шептала она, пиная носком ботинка полупустой чемодан. Сути в нём не было – её забрали серые люди. Осталась только оболочка – этим он был похож хозяйку. – Даже не представляю, каково тебе будет, когда ты освободишься…
– А что будет с тобой?
Она смотрела на меня долго-долго, и я бы закричал, что его уже почти нет, что он ушёл – не знаю, надолго ли, – но не мог, потому что мне было всего восемь, и я так и не вернулся за своим Барри.
– Я буду делать вид, что ничего не произошло, – сказала она и попыталась улыбнуться, но у неё вышла только кривая гримаса – такими лицами с такими пустыми глазами пугают на ночь те, кому нечего терять. – Они тоже так делали.
Джастин наблюдала, как прожекторы гасли один за другим, – отель закрывался на неопределённое время. Потом, через много лет, когда люди вернутся, они будут верить, что всё это было пустой случайностью
Спустя много лет люди так и не научатся правильно верить.
– Держи, я его отстирала, – сказала она вдруг, протягивая мне моего Барри. – Он его не любил, но Лукасу нужен его плюшевый заяц, верно?
Она пыталась найти ответ на вопрос, который не прозвучал, который она только подразумевала, но я был слишком маленьким и растерянным, чтобы сказать что-то нужное и правильное.
Теперь я знаю, что должен был сказать «это не твоя вина, Джастин», но я просто сидел и болтал ногами. Это был уже почти настоящий я, а не он. По крайней мере, я хотел так думать.
Спустя десятки лет и восемь психиатров мне кажется, что я всегда буду им.
– Пришла моя машина. – Джастин встала и на секунду замерла надо мной, словно хотела прикоснуться, но не смогла. – Помни, что это не твоя вина, Лукас…
Пахло дождём, а я чувствовал только тот запах, который мама по капле добавляла в ведро для мытья полов, – запах стерильной пустоты внутри чьей-то – её – души.
Я смотрел, как ноги в армейских ботинках с шарканьем толкали её к выходу, как клонилась её голова, как петлял чемодан, рискуя перевернуться. Я слышал, как она снова ответила «да, родственники» и в последний раз посмотрела на лицо, которым ей уже никогда не быть. Я подумал про леди Мятный Леденец, на цвет которой у меня была ужасная аллергия. Я прижимал плюшевого Барри к себе, закрывался им от тех, кто тянулся меня пожалеть. Я чувствовал на языке вкус, который не был вишнёвым, который преследовал меня всю жизнь.
Когда Лукас – я – сошёл с ума, кто-то был рядом, но ничего не заметил.
***
Это предупреждение.
Я пишу это, потому что не знаю, кто ещё сможет это прочитать. Однажды всё начнётся заново, возможно, вы будете там, но так ничего и не поймёте, потому что он так решил. Меня зовут Лукас, меня отправили туда, откуда возвращаются не собой или не возвращаются вообще. Я пишу – скребу – на стене камнем, который нашёл на прогулке, потому что нам не положены ручки и карандаши. Мне дают лекарства, от которых не болит, от которых кажется, что его уже нет – по-настоящему, навсегда, – но я им не верю.