Однако что же ей было делать? Ее гнусно обманули! Часть муки пришлось отдать за столовую ложку жира и щепотку сахара.
На «следующий день она снова понесла воду немецкой шлюхе, по бесчестно сниженной цене. Но блинчики испекла! Двадцать два блинчика — на одиннадцать ртов. Конечно же, без яйца и молока тесто капризно рвалось, и нужно было быть очень ловкой и осторожной. В кладовке отыскался кусочек сухого джема, его размочили, получилась начинка. Пока пеклись один за другим блинчики, маленькая, тесная комната, заросшая лесом подпорок, наполнилась чудесным острым ароматом. И все ждали — ждали с вожделением с самого утра, позабыв даже об адском грохоте боя за окнами комнаты… Даже Ласло и тот на какое-то время забыл обо всем и не сводил глаз с суетившейся подле чугунной печки женщины. А она, с раскрасневшимся в работе лицом, проворно двигалась, наклонялась и распрямлялась, и вокруг нее плыло облако дразнящего, напоминающего о мире аромата — запах драгоценного лакомства. В глазах ее, всегда как бы подернутых слезной поволокой, засверкали отблески пламени печи, отраженный свет лампадки.
— Если бы вас не было, Магда, — тихо промолвил Ласло, — вас нужно было бы выдумать!
Магда смущенно улыбнулась. А Ласло всего пронизала пьянящая жаркая мысль: он влюблен!
Нет, ни за что не поверил бы сейчас, что уже был влюблен когда-нибудь прежде, что в мире мог быть кто-то еще, более достойный его любви, чем эта милая, добрая и тихая женщина, которая стоит у печки и проворно, споро поворачивает на огне сковородку с блинчиками. Стоит женщина!.. Чужая жена… Какая незадача…
Ласло словно устыдился собственной мысли, отвел глаза. А когда снова заговорил, голос его был хрипловат и бесцветен:
— Когда вы в последний раз слышали о своем супруге?
Магда опустила сковородку. Ответила шепотом, чтобы не услышала дочурка:
— В конце октября… Я тогда говорила с ним. Он прятался здесь, неподалеку… на улице Аттилы… А двадцать седьмого хотел перебраться к товарищу, на Швабку. Боялся, что дворник догадывается… Отсюда ушел, а туда не добрался… Знакомые говорили мне, будто видели его: угодил в облаву, а потом их всех угнали в Обуду, на Кирпичный… Я ходила туда, но его там не было… Потом еще кто-то видел его в гетто. Где я только его не искала!.. А потом, кто знает… может, то и не его видели… — Привычным движением она тоненько мазнула жиром по сковороде, плеснула на нее тесто. — Не знаю… Одна только надежда — что не вывезли его… И где он может быть? Когда бомбят, всегда об этом думаю… А вдруг он успел в Пешт перебраться и уже там, на свободе, и все это для него осталось позади!..
— Ну конечно, он там, — подхватил Ласло и принялся объяснять, что немцы удерживают теперь в руках едва ли десятую часть столицы. — С чего ему непременно остаться в этой последней десятой? Наверняка он на свободе…
В общих чертах они уже представляли себе, как проходит линия фронта. Сечи, едва обосновавшись на Солнечной горе, подсчитал свои немногочисленные, но надежные силы и отдал первый приказ: произвести рекогносцировку. Отрезанным от всего внешнего мира, без радио, без какой бы то ни было информации, конечно, нужно было в первую очередь разобраться в обстановке на фронте. И разведать важнейшие участки немецких оборонительных линий: временные казармы, склады, огневые позиции батарей. Он считал, что любой взрыв, пусть он даже будет успешен, причинит немцам меньше вреда, чем разведывательные данные, если их удастся переправить на ту сторону. А в том, что хоть один из них, но проберется через линию фронта, они не сомневались. И потому всегда при себе носили «Заметки начальника ПВО» (выдуманного, разумеется, ими же) с точным обозначением мест временного захоронения убитых солдат. Воображаемые, нарисованные в виде буквы «Г» дома на самом деле обозначали линию фронта на Крепостной горе и горе Геллерта, а «места захоронения» — важнейшие стратегические пункты.
Горела земля под ногами у немцев и словно суживалась с каждым днем. Вся территория, где они еще держались в Буде, умещалась теперь уже между улицей Дёрдя Рата, фуникулером, улицей Кароя Келети и площадью Жигмонда. Однако уменьшение территории увеличило их силу сопротивления. В этом Ласло и его товарищи убеждались не раз во время разведывательных поисков: иногда за один-единственный особняк бой длился целый день, за улицу — неделю. Но зато и осадный механизм теперь обрушивал все мины, гранаты, бомбы и снаряды на этот пятачок, в несколько квадратных километров.