Вот почему, услышав сзади шаги, солдаты обычно умолкали. Они молча докуривали цигарки, швыряли прочь окурки и, в кармане отломив от плитки кофейного концентрата кусочек, клали в рот и молча жевали:
Но когда за их спиной звучало: «Разрешите пройти!» — они узнавали по голосу Магду и, радуясь ей, восклицали:
— А, это вы, маленькая барышня!
Солдатам нравилась хрупкая, миниатюрная женщина из первой квартиры на первом этаже, молодая, симпатичная, с милым взглядом и добрым сердцем: она всегда очень ласково пускала их ночевать в переднюю.
— Я же вам говорила: никакая я не барышня! Служу я здесь.
— А-а-а! — тянули солдаты, разглядывая ее плутовато, и весело хохотали.
А Магда шла в разрушенный дом напротив. Зябко запахнув на груди жиденькое свое пальтишко, она, спотыкаясь, бродила между руинами и собирала обломки перегородок, дверей, оконных рам. Набрав хорошую охапку топлива, она шла обратно, а старые солдаты ласково провожали ее глазами, жуя кофейный концентрат.
— Что это у вас? Вкусно? — спросила их как-то Магда.
— Пожалуйста, отведайте, — протянул ей на ладони сухой кофе один из солдат. — Ничего. Но только, прошу прощения, слюней не хватает.
И так вкусно было это сказано, что Магда невольно рассмеялась, хотя на душе у нее было далеко не весело.
— Что же это?
— Консервы из кофе.
Магда задумалась на миг, предложила:
— Давайте-ка я вам сварю его. Все лучше горяченьким выпить, чем всухомятку его грызть. И так весь день торчите на холоде!
— А вот за это — спасибочко! Ежели только не в тягость вам…
Изо дня в день уклад одиннадцати квартирантов Ласло все больше приноравливался к новым, необычным условиям существования. Снаряд, разрушивший дом напротив, выбил стекла во всех выходивших на улицу окнах. В квартире не осталось ни одного целого окна. Чтобы хоть как-то заткнуть зияющие проемы в большой комнате, со всей квартиры собрали все, что подходило для этой цели: ковры, лишние одеяла. Спать отныне приходилось всем в одной комнате.
На другой день состоялся «военный совет». Ласло спустился посмотреть убежище: нельзя ли там разместить хоть часть его гостей? Но надежд было мало. Вдоль обеих стен подвала, вплотную друг к другу, вереницей тянулись кровати, диваны, сколоченные из досок нары, и места между ними было ровно столько, чтобы пройти. Посередине убежища, на небольшом пятачке, дышала жаром «чугунка» — а вернее, большая жестяная банка, удобная тем, что в ней сгорало все, — уголь, дрова, мусор. На этом-то единственном крохотном очаге и готовили себе пищу все обитатели убежища. На стене подслеповато мигала керосиновая лампа: во всем доме имелось не больше двух-трех литров керосина, и нужно было экономить. Кое-кто из жильцов — в том числе комендант Соботка и Шерер — вытащили из своих чуланчиков в подвале уголь и дрова, свалив все это в конце коридора, и устроили себе отдельные апартаменты — два метра в длину, полтора в ширину. Воздух в убежище был спертый, насыщенный керосиновыми парами, угаром и тяжелым духом людских тел. Здесь, кажется, многим пришелся по вкусу образ жизни никогда не раздевавшегося Соботки.
Ласло поспешил наверх, посовещаться.
— Здесь надо нам устраиваться! — сказал он Магде и дяде Мартону.
— Верно. Из развалин можно натаскать и досок и балок, — радостно подхватила Магда.
Задумчиво поглаживая свою седую щетину, дядя Мартон окинул взглядом комнату.
— Что ж, устроимся, наладим… Пошли!
Мужчины целый день провели на развалинах, долбя камни, пиля бревна. Выбитые окна заделали снаружи и изнутри досками, а пространство между ними заполнили песком, битым камнем.
На следующий день они принялись за укрепление квартиры изнутри.
Женщинам тоже работа нашлась. Они выволокли из комнаты в переднюю большую никелированную печь, заменив ее кухонной плитой, поудобнее распределили, где кому спать…
Часы вечернего затишья были часами радости для детворы. Ребятишкам разрешалось на это время выходить порезвиться в соседнюю комнату без окон. Женщины тем временем хлопотали возле плиты: варили ужин, грели воду, — готовясь купать ребятишек. Мужчины, усевшись где-нибудь на краю кровати — в комнате, кроме кроватей или лежанок, никакой мебели не было — и скрестив руки на груди, ждали, пока поспеет ужин. Потрескивали в печи подмокшие щепки, и от теплого, уютного сумрака комнаты на душе становилось веселее, совсем как в канун праздника. Может, завтра уже?.. Ведь фронту достаточно лишь самую малость стронуться с места… Говорят, он проходит совсем рядом, где-то у больницы св. Яноша, в Варошмайоре… в каких-то полутора километрах! И только жену «профессора», свекровь Магды, никто и никогда не видел веселой. Даже когда она улыбалась, глядя на детей, глаза ее оставались печальными. Магда иногда даже злилась на свекровь за то, что она загодя похоронила своего сына, когда она, Магда, была твердо убеждена, что Фери жив… Он должен быть жив… Этого не может быть, чтобы его не стало!..