За ночь море совершенно успокоилось, и к рассвету паруса висели, как белье на веревке. Все вокруг замерло в неподвижности — стрелка барометра, бледные, невинно прозрачные облачка на небе и даже струйка дыма из камбуза.
— А я не могу поверить. — Анжела, вероятно, размышляла вслух.
— Побудь на яхте подольше, и ты поверишь. — «Интересно, — подумал я, — а может ли молитва оживить мотор?»
— Ух! — услышал я в ответ.
— Что такое?
— Вики.
— Кинь ее за борт. — Чертова кошка всю ночь проспала с нами в мешке. Всякий раз, когда я вышвыривал ее, она тут же возвращалась, громко мурлыкая и требуя тепла.
— Если ты уверен, что плавание под парусом способствует возникновению веры, — педантично проговорила Анжела, — стало быть, Фанни Мульдер тоже верит в Бога? Или нет?
— В глубине своей темной души, — ответил я, — безусловно. Согласен, что Фанни — не лучшая реклама божественной веры, но тем не менее. Впрочем, у меня тоже есть свои теологические проблемы, как и у тебя. — «А кроме них, — подумал я, — у меня есть еще куча проблем с электропроводкой». Поразмыслив, я обрызгал мотор силиконом.
— Что ты там делаешь? — спросила Анжела, услышав шипение баллончика.
— Освобождаю электрическую систему от жучков.
— Может, ты и меня освободишь от этой кошки?
— А сама ты не можешь?
— Но я хочу, чтобы это сделал ты.
Я залез на крышу и засмеялся. Дело было не в кошке, а в том, что Анжела лежала абсолютно голая на левом комингсе. Я подбросил Вики вверх, на болтающийся грот, где она превратилась в паука, наклонился и поцеловал Анжелу.
— Ты чувствуешь себя развратником? — спросила она.
— Я чувствую себя счастливым.
— Бедный Ник. — Она смотрела на блестящую воду. — А Мелисса тебе изменяла?
— Все время.
Анжела повернулась ко мне.
— Это было обидно, больно?
— Конечно.
Анжела погладила меня по щеке.
— А вот это никому не причинит боли, нет?
— Нет.
— Ты уродина, Ник, но я люблю тебя.
Она впервые произнесла эти слова, и я поцеловал ее.
— Но... — начала она.
— Никаких «но»! — выпалил я. — Только не сейчас!
Мы находились в абсолютно пустынном море. Стрелка барометра стояла на месте. В Северной Атлантике был полный штиль.
Молитвой можно добиться гораздо большего, не-жели полагают атеисты. Двигатель заработал.
Под мотором мы пошли на запад, оставляя за собой след, прямой, как борозда в поле. Пока заряжались аккумуляторы, я держал высокочастотный приемник включенным на канале 16. Радиус его действия не превышал пятидесяти — шестидесяти миль, и если в пределах этого расстояния будут переговариваться яхты, я услышу их и, в свою очередь, спрошу, есть ли у них новости об «Уайлдтреке». Но я так ничего и не услышал, а разобрав приемник, увидел, что туда каким-то образом проникла вода и его можно выкидывать. В довершение этого несчастья я потерял лаг — тот наткнулся на какое-то бревно и оторвался. Я перевернул всю яхту, но так и не нашел запасного, хотя точно помнил, что брал его.
Море было уже не таким спокойным. Небольшой ветерок нагонял рябь, и под корпусом ощущалось нарастание волны. Я постучал по барометру, и стрелка чуть-чуть сдвинулась вниз. Облака становились все гуще. За неимением лага мы измерили нашу скорость с помощью щепочек, брошенных в воду. На планшире с правого борта я сделал отметку «25 футов», а моя подруга стояла с секундомером и засекала время. Щепочки покрыли дистанцию за три с половиной секунды. Эту цифру я умножил на сто, результат поделил на двадцать пять и то, что получилось, умножил на шестьдесят. В итоге я получил 4,6 узла. При этом мы шли против течения, имеющего скорость в пол-узла. В общем, двигались мы довольно медленно.
— Но почему же, о великий мореплаватель, у тебя нет спидометра? — ехидно поинтересовалась Анжела.
— Ты имеешь в виду электронный лаг?
— Я имею в виду спидометр, ты, чудак.
— Потому что эта ужасная современная штучка может выйти из строя в любой момент.
— И секундомер может сломаться.
— Положи его обратно в сумку, — посоветовал я, — а я пока обдумаю ответ.
Мы как раз достигли середины нашего путешествия, и Анжела начала понемногу осваивать тонкости управления яхтой. Она бодрствовала, пока я спал. Мне стало намного легче, да и ей тоже. Морская болезнь прошла, и Анжела стала новым человеком. Вся ее нервозность и амбиции исчезли без следа благодаря совершенно иному образу жизни. Выглядела она прекрасно, часто смеялась, а ее тощее тело значительно окрепло. Ветры, кстати, тоже окрепли, и теперь мы шли только под парусами, держа курс на запад. Но я знал, что скоро нам придется повернуть на юг, чтобы попасть к месту гибели Надежны. День за днем карандашная линия приближалась к роковому крестику, но все-таки цель нашего плавания по-прежнему казалась нам не совсем реальной.
Реальными были только мы сами. Мы играли в детскую игру и называли ее любовью. Как и все влюбленные, мы думали, что эта игра никогда не кончится. Мы вели себя так, словно вместе сбежали навстречу приключениям и не имели ничего общего ни с Кассули, ни с Беннистером, и левая рука Анжелы, казалось, подтверждала это. Но, как бы мы ни были счастливы, как бы ни обманывали себя, никто из нас ни на секунду не забывал о темном облаке, висящем над нашим горизонтом. Просто мы перестали об этом говорить.
Да и дел у нас, честно говоря, было невпроворот. Небольшая яхта, сделанная из дерева и оснащенная холщовыми парусами, требует постоянного внимания. Я чинил сломанную крепежную планку, штопал паруса, подкрашивал лаком некоторые места. От состояния яхты зависела наша жизнь, и потому главным правилом на борту было — ничего не откладывать на завтра. Самая крошечная дырочка в шве паруса, если ее вовремя не зачинить, грозила превратить его в лоскутки. Мы много работали, но еще больше радовались.
— Навсегда? — спросила Анжела.
— На сколько понадобится.
— А сколько понадобится?
— Я не знаю.
— Ник!
Я откинулся на банку.
— Я помню, как очнулся в вертолете. Я знал, что ранен очень тяжело. Действие морфия заканчивалось, и я вдруг страшно испугался смерти и дал себе клятву, что, если выживу, посвящу себя морю. Вот как сейчас. — Кивком я указал на однообразные зеленовато-серые волны. — Океан — самая опасная вещь в мире. Если ты будешь лениться или попытаешься его обмануть, он убьет тебя. Такой ответ подойдет?
Анжела уставилась на воду. Мы шли под всеми парусами и развили неплохую скорость. «Сикоракс» вел себя отлично: четко, дисциплинированно и целеустремленно.
— А как же дети? — вдруг спросила Анжела. — Ты бросишь их?
Она затронула самое больное место и, безусловно, это понимала. Я вернулся к работе.
— Я им не нужен.
— Ник! — с упреком воскликнула она.
— То есть я нужен им такой, какой есть. Но, черт побери, кроме меня у них есть и достопочтенный Джон, и Мелисса, и этот чертов бригадир, и эта ленивая огромная нянька, и даже пони. Я для них просто бедный родственник.
— Ты бежишь от них, — снова упрекнула меня Анжела.
— Я прилечу, чтобы повидаться с ними, — это была отговорка, и я знал это сам, но другого ответа придумать не мог. Некоторые вещи должны вылежаться.
На следующий день мы повернули на юг, и наше настроение сразу же изменилось. Мы снова вернулись к мыслям о Беннистере, и в ту же ночь на пальце у Анжелы появились кольца. Заметив мое разочарование, она просто пожала плечами.
Мы опять много говорили о Тони. Теперь Анжела упирала на его невиновность, снова и снова рассказывая, как она настаивала на том, чтобы ей сказали всю правду до свадьбы. Надежна погибла, повторяла она, когда огромная волна обрушилась на корму «Уайлдтрека». Основания для такого утверждения были у нее столь же зыбкими, как и у Кассули, но я промолчал.
— Если мы не найдем его, — сказала она, — значит, с ним все в порядке. Тогда я успею вернуться из Канады, пока Тони доплывет до Шербура?