Иван Васильевич заглянул в пустой котелок, вытер рот и снял шапку. Люди думали, что он будет богу молиться, за хлеб насущный бога благодарить, а он отодрал подкладку шапки и вытащил лист бумаги.
— Это вам обещанная реклама, — протянул он бумагу Афанасьеву, — а в ней список, кто Колчаку продался. Колчаковские шпиёны, кулаки, которые у карателей добровольно проводниками служат, или сами в карателях зверствуют. Этот вот, коммунистов вешал, а этот Июда, кулацкий сынок, выдал партизанов, которые в деревню греться зашли. Список народ составил и на сходах миром приговорил: каждый может их убить, как бешеных собак. Вот и объяви эту рекламу в нашей газетке.
— Объявим в следующем номере, — взял список Афанасьев.
— А заголовок дадим «К стенкё!» — сказал с тихой ненавистью Федя Коровин.
Весна подкралась незаметно. Выше стало ходить солнце, заблестели, залоснились, как облизанные, сугробы, ослепительно отражая солнечные лучи. Крутогон вернулся из очередного газетною похода мокрый до пояса.
Он рассказал о новых случаях нападений мужиков на колчаковских милиционеров, о казнях агентов белой контрразведки, о поджогах волостных правлений и об открытом бунте в запасном батальоне. И туда через солдат-отпускников забросил Иван Васильевич «Партизанскую правду». Он помолчал, покусывая обкуренные солдатские усы, потом сказал хозяйственно и озабоченно, будто сидел не в партизанской тайге, а в родной деревне, на угреве, на бревешках рядом с деревенскими шабрами:
— Мужики спрашивают, готовиться к севу иль нет? А заодно и про школы пытают, ремонтировать их, иль погодить? Просят мужики ответить через газету.
— Ну, Иван Васильевич, эта твоя весточка всех остальных дороже! — блеснул горячо глазами Арсенадзе. — Значит, верит народ в нашу окончательную победу и вперед смотрит.
— Народ считает, что к покосу управимся. Очистимся то есть от колчаковской нечисти, — сказал солидно Крутогон.
— А это самое дорогое! — воскликнул комиссар. — Душу свою народ не потерял. Понимаешь, дорогой? Немедленно ответим через газету. Слышишь, редактор?
— Слышу, — ответил смущенно Афанасьев, катая ладонью карандаш по столу. — А у нас, Давид Леонович, одна неприятность за другой.
— Какая неприятность? Докладывай! — посуровел комиссар.
— Сначала краска кончилась. Но с этим делом выкручиваемся. Федя и днем и ночью над коптилкой железный лист держит и сажу соскребает. На керосине затрем, и ничего, печатать можно. Спасибо Семену Семеновичу, научил.
Комиссар посмотрел на Чепцова, сидевшего скромно у печной дверцы. Тот смутился под веселым и добрым взглядом комиссара, схватил кочергу и начал шуровать печь.
Афанасьев покашлял нерешительно в кулак и докончил:
— А теперь новая напасть: бумага кончилась. Не знаем, как и быть.
— Бумага кончилась? — откинулся комиссар, как от удара, и вспылил. — Разбазарили бумагу?
— Срыву у нас много, — откликнулся от печки Чепцов и покосился сердито на пресс. — Техника времен Ивана Федорова-первопечатника! Попробуйте, Давид Леонович, приправьте с первого раза на этой тискалке!
— Приправлю я вам всем! — мрачно ответил Арсенадзе. — Где же взять бумагу? Где взять?
— Возьмем, — просто ответил Чепцов.
— Где? В тайге под кустиком?
— Зачем в тайге, в городе Боровске. Работал я там в типографии городской думы. А в какой типографии нет бумаги!
— Идея богатая, дорогой! — повеселел комиссар. — Сегодня же доложу штабу о вашем предложении, Семен Семенович.
Штаб одобрил налет на Боровск и назначил день. А накануне налета Арсенадзе вызвал к себе Чепцова и сказал:
— Вы тоже, кажется, в поход собирались? Не пойдете!
— Почему? — тихо и трудно спросил наборшик.
— Воюйте верстаткой, это у вас здорово получается. Понимаете, дорогой?
— А я хотел заголовочные шрифты там отобрать, — по-прежнему тихо ответил Чепцов. — Не играют у нас заголовки.
— Мы все шрифты сюда притащим, здесь и отберете. Хорошо?
Чепцов ничего не ответил и вышел из штаба, забыв закрыть за собой дверь.
— Обидели вы его, — тихо сказал Афанасьев.
— Знаю, — расстроился комиссар. — А как иначе? Не можем мы им рисковать!
Дверь медленно открылась. На пороге — Чепцов. Круглый рот его дрожал.
— Может, вы, товарищ комиссар, сомневаетесь? — сказал он от порога. И, не дожидаясь ответа, сорвал черный и зеленый банты, швырнул их на пол и придавил каблуком. — Видите? В голове у меня прояснилось теперь. Все же рабочий я, поимейте это в виду. Прошу разрешения в бою заслужить красный бант!