Темные, пристальные глаза комиссара потеплели:
— Хорошо, пойдете в налет. А знаете, с какого конца винтовка стреляет?
— Разберусь! — счастливо крикнул Семей Семенович.
…В город просочились по одиночке и небольшими группами в два-три человека. На типографию, пометавшуюся в здании городской думы, напали ночью. Но оказалось, что здесь же была и казарма колчаковской милиции. Милиционеры защищались отчаянно, зная, что от партизан им пощады не ждать. Казарму пришлось забросать «лимонками». Здание загорелось. Когда пожар перекинулся на типографию, Чепцов, волоча винтовку за ствол, бросился к ее дверям с криком:
— Бумага горит!.. Шрифты спасай!
Пулеметная очередь опрокинула наборщика на пороге. Партизаны вытащили его, тяжело раненного, из-под обстрела. А типография сгорела. Лишь остов обгоревшей печатной машины да сплавившиеся в свинцовые комья шрифты нашли в ней партизаны. Можно было считать, что налет не удался.
Чтобы не связывать отряд при отходе, в налет была взята только одна пароконная фура, под бумагу. Завхоз, обшарив уцелевший от пожара казарменный склад, нагрузил ее доверху английскими солдатскими ботинками, на подошве в палец толщиной. Была уже дана команда к отходу, когда прибежал Федя Коровин и показал комиссару сверток обоев:
— У здешнего магазинщика аннулировал! У него целая гора этого добра.
Арсенадзе развернул свиток, полюбовался рисунком, перевернул наизнанку и сказал:
— Пойдет! На одной стороне будем печатать.
Полюбовался обоями и завхоз и сразу понял суть дела:
— Веселая у нас газетка будет! Придется половину фуры освободить.
— Освобождай всю! — приказал Арсенадзе.
— Товарищ комиссар, да вы что? — взмолился завхоз. — Весна на носу, а у меня ребята сплошь в валенках ходят!
— Головой думаешь, дорогой, или чем другим? — посмотрел пронзительно комиссар на завхоза. — Сам говоришь, весна! Сеять надо! Красная Армия придет, чем кормить будем? Понятно или повторить?
— Не надо повторять. С первого раза понятно, — поник завхоз и крикнул партизанам: — Разгружайте фуру, ребята! А ботинки на себя вешайте. Все равно ни пары не брошу!
Чепцов лежал на повозке. Он то приподнимался, порываясь спасать горящую бумагу и шрифты, то снова падал на подстилку. Дыхание его стало порывистым, и пряди влажных от испарины волос прилипали ко лбу. Крутогон с испугом смотрел на его маленькое, какое-то детское лицо и умолял раненого:
— Семен Семенович, трофей ты мой бесценный, ты натужься и не помирай. Слышишь? Не помирай, говорю…
Очередной номер «Партизанской правды» набирал уже Федя, то и дело чертыхаясь шепотом, когда на верстатку лезла совсем не та литера. Ночью, когда тискался на обоях весенний, посевной выпуск газеты, умер Чепцов. Партизаны вереницей шли в лазарет проститься с наборщиком. На груди Семена Семеновича был приколот большой красный бант цвета пролитой в боях рабочей крови.