— Извини, — покорно сказал Дмитрий.
Я предупреждающе наклонил голову, когда мы подошли к нашим личным конюшням. Тренер Хилариона провел жеребца вокруг двора, чтобы успокоить его.
После гонки Хиларион был шумным и полным адреналина. Его нужно было остудить, а потом накормить, иначе он сойдет с ума, когда ему на шею наденут венок.
— Хиларион, — поздоровался я.
Моя лошадь мотнула головой в мою сторону, заставляя тренера подвести ее, а жокей все еще сидел верхом.
— На дальнем повороте он ехал медленно, — сказал мне жокей. Но его спринт на последнем отрезке...Я чуть не взлетел на ветер. Если бы Роман был здесь, он бы коротко пошутил. Я потер нос Хилариона.
— Хороший мальчик. Его ноздри раздулись в знак согласия.
Жужжание телефона заставило меня проверить карман, и когда я увидел знакомое имя контакта, я отошел от любопытных ушей жокея и жестом пригласил Дмитрия следовать за мной.
— Олеся, — поздоровался я.
— Привет, Босс. Ну что там Хиларион выиграл?
— Да, он выиграл.
Олеся издала слабый радостный звук. Была только одна причина , по которой моя торпеда звонила, и это не было обсуждением скачек.
— Этот человек? — спросил я.
Глаза Дмитрия потемнели. Он провел ночь с человеком, который напал на Елену и Роксану, но не смог ничего из него вытянуть.
— Ничего. Олеся хмыкнула. Оба моих человека принимали свои неудачи близко к сердцу. Артем узнал, что его зовут Эдвард Эйнсворт. Но он не уверен, что это его настоящее имя.
— Похоже на что-то из тех книг, которые читает моя жена, — пробормотал Дмитрий. Я молча кивнул.
— Что он сказал? Ничего особенного, босс, — ответил Олеся. Он просто кричит.
Я посмотрел на поле. Хиларион немного успокоился, немного огорчив своего жокея. На помощь пришли несколько прислуг.
— Оставьте его на несколько часов, — распорядился я. Пора нам с ним немного поболтать.
Заросший монастырь все еще выглядел устрашающе, несмотря на то, что не использовался веками.
Когда-то форт использовался для защиты острова от моря, теперь он был местом встреч местных детей и туристов, но время от времени он был тихим и незащищенным.
Именно тогда он стал для меня игровой площадкой.
Ночь опустилась на форт, кромешная тьма нарушалась лишь городскими огнями и факелами.
Тени вытягивались и дрожали, когда я и мои люди двигались вдоль участка, двигаясь взад и вперед. Музыка сверчков была единственным звуком, сопровождающим наши шаги.
Темный. Тихий. Идеальный.
На третьем этаже, привязанный к стулу, сидел Эдвард Эйнсворт. Его поставили рядом с арками без окон, которые смотрели вниз, на землю, — молчаливая угроза, которую он мог обрушить одним движением руки навстречу своей смерти.
Порезы и синяки покрывали его некогда чистую кожу, доказывая, что все мои люди пытались нарушить его молчание.
Мои люди отступили в тень, когда я вошел в комнату, их глаза стали ярче, когда обещание насилия стало реальностью. Уважаемо все кивали в мою сторону, но никто не осмеливался заговорить.
— Мистер Эйнсворт, — тихо сказала я. Он резко повернул ко мне голову, изучая мое тело в темноте.
Кровь стекала по его губам, несомненно, дело рук Дмитрия. Вырывание и отрезание языков было его излюбленной техникой пыток.
— Т-ты ублюдок , — пробормотал он. Я шагнул в полумрак, держа руки в карманах.
Не было никакой необходимости угрожать. Мне не нужно было входить в комнату с оружием наперевес и ножом в зубах. Иногда отсутствие оружия пугало больше, чем его присутствие.
— Могу я называть вас Эдвардом? — спросил я. Эйнсворт тяжело дышал, изо рта у него капала кровь.
— Я не ... , — выдохнул он. Собираюсь тебе сказать. Дерьмо. Я медленно улыбнулся.
— Да? Так ли это?
Я приблизился к Эйнсворту. Страх мелькнул в его глазах, когда я подошёл ближе. Расскажи мне о своем Титусе. Преданность вспыхнула в глазах Эйнсворта.
— Титус убьет вас всех.
— Как он собирается это сделать? Эйнсворт улыбнулся, словно знал что-то, чего не знал я.
— Мужчина, который не может защитить свою женщину, вовсе не мужчина. Мои брови поползли вверх.
— Только не говори мне, что Титус — защитник прав женщин. Если так, то он, похоже, идет по неверному пути, — заметил я.
— Ты даже не знаешь... — глаза Эйнсворта блестели, а ухмылка была высокомерной. Считай свои гребаные дни, Тарханов...Тит идет за тобой.
— Я почти боюсь? — саркастически ответил я. Тогда почему он не показывается?