– Это немаловажная деталь. Она совпала с вашим уходом в сторону.
– И что?
– Вы способны на сопротивление, в вас есть нечто, способное на жесткое противостояние контролю, учитывая вашу профессию, характер, и, одним словом, ваш авторитет и характеристику, представленную в личном деле. Это же касается и ваших подопечных, перешедших в зону ответственности ФСБ. Я в первую речь говорю о Кортневе. Да и остальные достойны анализа. Удачное совпадение, не правда ли? И вы, уверен, это знаете.
– Что вы такое… говорите?
– Это не чушь, поверьте. Вы это хотели сказать? – Степан Алексеевич поднялся. – Пожалуй, с вас достаточно для первого раза. Уверен, все останется между нами. Вы будете фильтровать наш с вами разговор еще очень долго. С вашим пытливым умом вы сделаете надлежащие выводы.
– Приложу все силы, – устало заметил Шоцкий.
– Строго между нами. И помните о сдерживающих факторах, тех, о которых вам говорил Кравчук.
У Шоцкого похолодело внутри.
– У вас будет время все обдумать, еще много времени. Вас, я так понимаю, скоро выпустят отсюда, вы отправитесь в отпуск, и там все переварите. Бывайте, полковник.
Степан Алексеевич пожал Шоцкому руку, захватил стул, и покинул камеру.
Шоцкий лег на кровать, опустил голову на импровизированную подушку и закрыл глаза.
День ушел в вечер, вечер поменялся местами с ночью. В камере было темно. Лишь тусклый свет, вероятно от фонарей, расположенных на улице, проникал сквозь решетчатое окно. Шоцкий спал.
Слабый ветерок колыхнул темноту в камере. Какая-то свежесть бегло коснулась лица Ивана Владимировича, и он тут же проснулся, открыл глаза и сел на кровати.
– Кто здесь? – испуганно прошептал он.
Легкая тень промелькнула мимо него и опустилась в дальнем углу камеры.
– Кто ты? – спросил Шоцкий, в тоже время, осознавая бессмысленность вопроса. Он был уверен, что не спит.
– А кто ты? – вопросом ответил мелодичный женский голос.
– Как ты здесь очутилась? – продолжал полковник.
– Ложь, как насаждаемое заблуждение, та же ложь. Ложь повсюду, и власть в ее руках… Ложь правит…
– Что тебе нужно?
– Тебе не хватает воздуха.
– Кто ты такая?
– Ты не хочешь этого знать. Мечешься, тянешься, сопротивляешься, но не хочешь. Однако ты способен дать бой.
– О, господи… Я тебя не понимаю…
– Меня никто не понимает.
– Что тебе… кто…
– Иди ко мне, это твой путь, но помни об ответственности.
– Я помню… Ты…
– Я не оттолкну…
Тень рассыпалась, превратившись в серебряную золу, и с тихим шелестящим смехом вылетела сквозь решетку окна.
Спустя два дня Шоцкого попросили на выход.
– Вы свободны, товарищ полковник, – отрапортовал сержант, стоящий на дверях и отдал честь, щелкнув каблуками.
– Премного благодарен, – отозвался Шоцкий. – Что ж, больше меня никто не навещал?
– Простите, товарищ полковник.
– Ты был дежурным в первый день моего отдыха?
– Так точно, товарищ полковник.
– Значит, ты пустил ко мне посетителя. Его тебе как-нибудь представили?
– Какого посетителя?
Шоцкий с трудом скрыл удивление. Поднявшись за своими вещами, которые ему пришлось оставить в кабинете, он встретил генерала.
– Извини, Иван Владимирович, такая установка была, я был против, но мне не дали… Ты как, полковник?
– Все отлично, товарищ генерал, а что за Степан Алексеевич?
– Кто это?
– Меня никто не хотел навестить? – настороженно спросил Шоцкий.
– Никто… о чем ты говоришь, Иван Владимирович?
– Ну, никто, так никто! Разрешите идти, товарищ генерал.
– Приятного отпуска, полковник!
– 44 –
Добравшись из аэропорта в Ростов-на-Дону, Мария успела на последний автобус до Волгодонска. Еще четыре часа в полупустом салоне и она на автовокзале. Отказавшись от предложений таксистов, Мария пешком направилась домой, на окраину города.
Ночные блики покрывали гладь Цимлянского водохранилища. Звезды, исполненные сочувствия, с опаской смотрели вниз. Дрожь захватила тело Марии, сердце щемило. Щемило от принятой разлуки и в предчувствии предстоящей встречи с матерью.
Калитка скрипнула. Слегка звякнула цепь, и послышался слабый вой, перешедший в жалобное скуление. Дверь в дом была заперта. Мария присела на скамейку у входа в дом и подняла голову к небу.
– Прости меня, господи, – прошептала Мария.
Ночь шумела донской тишиной. Воздух медленно остывал от дневного жара. Пахло домом.
Вдруг тревожное шуршание, тяжелые, но быстрые шаги и звук отворяемой двери.
– Доченька…
Мария подскочила и, не смотря на распахнутые объятия матери, рухнула перед ней на колени.