- Тело? А что, если она просто сбежала? Внешность у нее дерзкая, это кольцо и глаза...
- Не думаю. Она неплохо училась, постоянно развлекалась на внешкольных вечеринках, а уходить ведь надо от чего-то, правильно? Просто так никто не исчезает.
Странно. Целый коттеджный город из богатых толстосумов, и никто не смог организовать серьезные поиски? С трудом верится. Возможно, я начиталась остросюжетной литературы, но интуиция мне подсказывает, что в таких местах люди находят все, что, действительно, ищут. Получается, Лиза не так уж и сильно нужна жителям этого райского местечка. Или же кому-то просто выгодно ее отсутствие.
- Я тут понял, что ничего о тебе не знаю, - внезапно протягивает Саша, и я растеряно вскидываю брови: интересное замечание. – Стоит это исправить.
- И каким же образом?
- Просто… поговорим, - неуверенно усмехается парень и потирает сонные, красноватые глаза. – Не знаю, как это должно происходить между сводным братом и сестрой…
- Определенно, неловко.
- Точно. Значит, встретимся на большой перемене и попытаемся узнать друг о друге что-нибудь интересненькое. Звучит заманчиво!
- Ага, например, какой твой любимый фильм, любая книга….
- Любимая поза в сексе…
Я толкаю Сашу в бок и закатываю глаза к потолку: великий шутник. А мне еще что-то рассказывал про сарказм и его разновидности. Возможно, это напускное, но я определенно влюблена в легкое отношения парня к жизни. Бороться с проблемами через улыбку – самый классный способ, и отнюдь не все на такое способны. Мне проще закрыться в себе, выстроить стены, абстрагироваться и не вылазить наружу. Саша же совсем другой, и я бы хотела перенять у него этот странный, надуманный оптимизм. Кажется, идти по жизни и улыбаться гораздо приятнее, чем горбить спину и изнывать от одиночества. Надо взять на заметку.
Мы прощаемся возле гигантских розалий. Я провожаю брата взглядом, поправляю ремень сумки и только делаю один шаг в сторону, как тут же оказываюсь прижатой спиной к ледяной, твердой поверхности стены.
- Доброе утро.
Поднимаю взгляд и едва сдерживаюсь от порыва заорать во все горло, однако застываю, увидев легкую, опасную улыбку, копну густых волос и знакомую уже мне тонкую зубочистку в белоснежных зубах.
- Я не хочу опоздать, - выпрямляюсь и пытаюсь выглядеть решительно, словно не боюсь этого парня и не мечтаю сейчас сорваться с места и унестись как можно дальше. Однако вряд ли мой голос внушает ему опасность. Вместо того чтобы отойти в сторону, Дима лишь подходит ближе, и я чувствую запах сигарет, исходящий от его дорогой одежды.
- Не хочешь меня отблагодарить? – мурлычет он.
- Корсет мог бы отыскать получше.
- Опять лжешь. Я же видел, как тебе понравилось дефилировать в нем.
- Ты ошибаешься.
- Я редко ошибаюсь. – Дима разминает плечи и оценивающе пробегает по мне взглядом. Останавливается где-то на бедрах, хмыкает и тянет, - какое на тебе будет платье?
- Что прости? - Наши глаза встречаются, и я буквально ощущаю, как внутри сжимаются все органы. Мне определенно не нравится этот человек. Я чувствую, он хочет от меня того, что я не смогу ему дать, и это сводит с ума, безумно пугает, ведь всем известно: Дима берет все, что желает, без проблем и без разборов. – Какое еще платье?
- Которое ты наденешь на благотворительный вечер. Пусть оно будет нежно-розовым.
- К счастью, тебя это не касается.
- Мы идем вместе.
Я едва не давлюсь собственным удивлением и ужасом. Что? Вскидываю брови и неожиданно для себя усмехаюсь.
- Нет. Это вряд ли.
- Вряд ли бы ты осталась в школе, если бы я не поговорил с директрисой, - холодно чеканит парень и тут же улыбается, будто способен и радоваться и злиться одновременно. – А вечер не обсуждается.
- С какой стати? – теперь я действительно чувствую ярость. – Я не хочу идти с тобой!
- Зато я этого хочу.
- С чего вдруг? Ты же собирался стереть меня в порошок, - я язвительно вскидываю брови и решительно подаюсь вперед, - что изменилось?
Дима игнорирует мое недоумение. Вынимает изо рта зубочистку и шепчет:
- Ты сделаешь так, как я скажу. Ты должна мне.
Меня буквально трясет от его уверенности, от его невозмутимого голоса и самодовольной улыбки. И вместо того, чтобы согласиться и продлить себе жизнь, я вновь рычу:
- Катись к черту.
Срываюсь с места, однако затем охаю и грубо отпружиниваю назад. Парень нависает надо мной будто грозовая туча, но на сей раз я не вижу в его глазах былого самообладания. Одной рукой он преграждает мне путь, другой – хватает подбородок. Он сжимает его так сильно, что мне становится больно, и я испуганно вскрикиваю.
- Отпусти!
- Ты портишь себе жизнь, маленькая лгунья. Не рискуй так, иначе мне придется изуродовать твое милое личико.
- Я не боюсь тебя.
- А стоило бы.
Дима грубо выпускает мой подбородок из оков, и я так сильно ударяюсь головой о стену, что стискиваю губы. Ошеломленно наблюдаю за его невозмутимой, кривой улыбкой, и упрямо сдерживаю истерику. Все в порядке. Он тебя не тронет. Он не посмеет. Но внутри буквально сгораю от страха. Боже, что это было? Парень уходит, удаляется, изящно переставляя ноги, а я так и стою прижатая к стене, соображая, что же мне теперь делать. Сменить школу? Черт! Черт! Протираю руками вспотевшее лицо и с силой прикусываю губу. Никогда не думала, что есть люди похуже накаченных наркоманов и заядлых алкоголиков. Видимо, от отребья отталкивает внешность, а от людей, подобных Диме – природная натура. Если первые обязаны скатиться вниз благодаря своей бедности и нищете, то вторые - осознанно выбирают тот или иной способ существования. И факт, что Дима полностью отдает себе отчет во всех своих поступках, не просто пугает, он повергает в безумный ужас, ведь отыскать кого-то хуже психа, прекрасно понимающего, что никто не сможет ему ничего сделать – вряд ли получится.
Я врываюсь в кабинет литературы со звонком. Евгений Петрович кивает, чтобы я как можно быстрее уселась на место, а затем говорит на весь класс:
- Мы становимся крепче там, где ломаемся. Чьи слова?
- Пушкина, - смеется кто-то с задних рядов.
- Еще варианты?
- Толстого?
- И снова промах. Автору присудили Нобелевскую премию по литературе! Сам писатель не смог присутствовать на вручении, но, тем не менее, зачитывалась его лекция, в которой говорилось, что «творчество – это в лучшем случае одиночество».
- Хемингуэй, - неохотно отрезает женский голос со второй парты, и я удивленно вскидываю брови. Миловидная блондинка – та самая, что талантливо вешала мне лапшу на уши в душе – пожимает плечами и повторяет, - Эрнест Хемингуэй. «Некоторые книги незаслуженно забываются, но нет ни одной, которую бы незаслуженно помнили».
- Отлично, Софья! – радуется учитель. Он гордо кивает и с интересом осматривает весь класс. Глаза у него бешено бегают от одного ряда к другому, выискивают провинившихся, и вдруг внезапно останавливаются на мне. У меня в желудке все скручивается. Я буквально интуитивно ощущаю нечто не особенно хорошее. – В начале карьеры Эрнест не был популярен. Он всего лишь неплохо писал и горячо мечтал о славе. В конце концов, Хемингуэй, сам того не ведая, воспользовался замечательным советом Антона Павловича Чехова: краткость сестра таланта! То есть: чем меньше слов – тем лучше! Вот, например, Зои, - непроизвольно сажусь выше и выпрямляю спину, - опиши Софию одним словом.
- Одним?
Блондинка поворачивает ко мне свое идеально-ровное, ангельское лицо и пожимает плечами: мол, давай, рискни. А у меня как назло в голове вертятся лишь едкие замечания, по типу: ненастоящая, лживая, искусственная, сделанная, подлая. Я неуверенно откашливаюсь, пытаясь выиграть себе хотя бы пару секунд, туго соображая, что же такое можно сказать о человеке, едва его зная, но уже успев тотально в нем разочароваться.
- Возможно…, - нервно прикусываю губу. Будь вежливой, Зои. Не стоит при всем классе обзывать блондинку лживой лицемеркой или пустоголовой дурой, - возможно, начитанная?