Лев Иванович Гумилевский
Свободу не просят
(Повесть об одном дне)
1. Сегодня в час дня в России будет революция!
Нет сомнения, что никто в мире не был более осведомлен о русских событиях, чем маленький консьерж кафе «Мажестик» на бульваре Монпарнас в Париже. Никто иной, как именно этот внук расстрелянного у чугунных ворот церкви Сен-Жермен-де-Пре коммунара, наследственный республиканец и консьерж мсье Анри Ренэ, открывая в это утро стеклянные двери кафе подумал:
«Сегодня в час дня в России будет революция!».
Он улыбаясь развернул ароматные листы «Юманите», внимательно прочел все, что сообщал петербургский корреспондент газеты и пожал плечами, недоумевая:
— Почему бы им не называть вещи своими именами? Или были революции, которые начинались иначе, чем русская?
Никто не мог ответить маленькому политику. Столики кафе были пусты. Не было ни одного русского; толстый буржуа, жевавший бритыми губами свежий хлеб за единственным занятым столиком, читал хронику биржевых сделок и вовсе не думал о революции в России. Ренэ осмотрел кафе, бестолкового. буржуа с его стаканом кофе, сел прочнее у стеклянных дверей, еще раз пожал плечами, затянутыми расшитой ливреей. Он никогда не бывал в России, но русские часто заходили в кафе «Мажестик»: у них Ренэ не замечал страха перед революцией, наоборот, мсье Сороцкий, ученый, любезный и страшно рассеянный человек, ждал русскую революцию, чтобы вернуться на родину.
Маленький консьерж задумчиво свернул газету, не забывая сгибать ее по старым следам, так, чтобы она имела вид совершенно свежей. В это утро он с особенным вниманием всматривался через туманные стекла в лица прохожих, с особенной предупредительностью тянул свою веревку, когда входили русские, широко распахивая перед ними стеклянную дверь. Он боялся, что многие из них и мосье Сороцкий, конечно — не зайдут в этот день в его кафе. Но маленький консьерж слишком близко к своему сердцу принимал русские события: мсье Сороцкий пришел не раньше не позднее, чем всегда, и взгляд его с совершенно обычной рассеянностью от ливреи Ренэ поднялся к столикам, отыскивая меж них свободный. Конечно не мог он заметить и странной медлительности услуг консьержа.
Не вся кровь старого коммунара впиталась в каменные плиты паперти церкви Сен-Жермен-де-Пре — она билась еще в маленьком сердце Ренэ — он был взволнован, он слышал запах пороха, дымившегося под красными знаменами, он стоял на паркетном полу так твердо, как стоял дед его на баррикадах, он спросил просто:
— Мсье на днях возвращается в Россию?
Мсье Сороцкий оглянулся, желая найти, к кому обращался вопрос. Маленький консьерж смотрел на него; приняв пальто он не торопился его повесить с другими. Мсье Сороцкий протер пенсне носовым платком, еще раз оглянулся и, наконец, ответил:
— Почему вы так думаете, мой маленький друг?
Ренэ засмеялся:
— Сегодня в России будет революция, мсье!
Мсье Сороцкий посмотрел в глаза маленького консьержа: сначала молча с благодарным изумлением, потом усмехнувшись, и затем уже с тихой горечью:
— Революции не случаются оттого только, что маленький внук коммунара и русский студент этого хотят!
— Но в России сегодня…
— Вы не знаете России…
— Но я знаю истории всех революций, и кровью моего деда политы улицы Монмартра! Сегодня последний день русского царя, что бы затем ни случилось!
Мсье Сороцкий посмотрел на взволнованного внука своего деда, пожал ему руку, сказал твердо:
— В этом может быть вы правы! Но я не думаю, чтобы мне удалось скоро покинуть Париж!
Он кивнул головою маленькому консьержу и прошел к свободному столику у окна; там лежали газеты в том самом виде, в каком вышли они из рук Ренэ, знавшего в этот день о событиях в России несомненно больше, чем все русские в Париже и на снежных улицах Петербурга.
А там, в Петербурге, в ночь выпал легкий снежок; с утра солнце продралось в рваные облака, покрыло тончайшим налетом меди стены, вершины деревьев, крыши, стекла окон сверкающих витрин. Одеваясь за китайскими ширмами у окна, Сороцкий Илья в Петербурге посмотрел в голубой парк, ощутил в себе необычайный прилив бодрости и силы. Столетние вязы были недвижны, солнце доставало до бронзовых вершин их из за медной стены соседнего многоэтажного дома, парк искрился и сверкал — Илья подумал, улыбаясь:
«Даже солнце! Какой чудесный день!».
Он одевался у окна за ширмами по праздничному, сзади себя он слышал гудевший самовар, торопливый звон посуды и неумолимый голос жены: