– Ань, а ты уже домой собралась что ли? – приподнимает брови бабушка. И тянется к своей сумке. – Погоди, у меня ещё пакет с собой есть, наложи фруктов.
Я смеюсь и качаю головой.
– Там котёнок на улице, решила покормить.
– Делать тебе нечего, – вздыхает бабушка, – нет бы танцевать да веселиться, а ты возишься с котами.
– Мне его жалко, – отвечаю я. – Он маленький и совсем один.
– Иди, корми, – бабушка кладёт мне на тарелку ещё один кусок мяса, – что в детстве всех котов со двора домой таскала, что сейчас.
Я посылаю ей воздушный поцелуй и шагаю к выходу. На улице все так же тихо и спокойно. Макс сидит на лавочке и играет с котёнком брелком от ключей. Я специально иду к нему тихо, чтобы он меня не заметил.
– Лови, блоха, – приговаривает Гордеев, – сегодня твой счастливый день.
Котёнок ловит брелок лапами и, мурча, трется головой о колено Максима.
– Давай без этого, – бурчит он, отодвигая его от себя, – по каким только помойкам ты не лазил.
Котёнок снова к нему лезет и ласкается. Но во второй раз, вместо того, чтобы его отодвинуть, Максим осторожно его гладит. Сначала едва касаясь шерсти, но потом все более уверенно.
– Я знала, что ты добрый, – наконец подхожу к нему и улыбаюсь.
Гордеев тут же встаёт с лавки и отряхивает с себя шерсть. Смотрит на меня сердито, хмурится.
– Ты слишком плохо меня знаешь, – заявляет он.
Улыбка стирается с моего лица, потому что я снова вижу лёд в его голубых глазах. А потом Макс уходит и мы остаёмся с котёнком вдвоём. Урча, он с жадностью уплетает все, что я ему принесла. А я все думаю о Максиме. Он слишком несправедлив ко мне и почему–то меня это задевает.
Глава 12
Макс
Чокнутая. Реально чокнутая. Полезла за каким–то блохастым котом в кусты и даже не побрезговала взять его в руки. Ещё и покормить не забыла, притащила ему целую гору еды из ресторана.
Наглости в сводной сестрёнке прибавилось, я хорошо помню, как в первую встречу она шугалась меня. Стоило помочь подвезти ее бухую подружку, так я сразу стал для неё героем. Но она заблуждается. Причём очень сильно. Я далеко не герой.
Затягиваюсь сигаретой и выдыхаю дым, который медленно тает на фоне чернильного неба. Эта Аня, оказывается, ещё тот ребёнок. Слишком невинная и милая для телки, которая шляется по барам и вечеринкам, где все трахаются и бухают.
Пока не понимаю, это все фальш или?..
А впрочем, не похер ли мне на эту Аню? Пошла она. И ее мамаша тоже. Вспоминаю Марину – улыбчивую, всю из себя добрую и аж зубы сводит. Потому что нельзя строить из себя ангела и прыгать в койку к женатому мужику, у которого больная жена. Что мать, что дочь – одинаковые. Две, блять, волчицы в овечьей шкуре.
Отец даже отпираться не стал. Хотя, не в его правилах оправдываться, ведь он всегда делал, что хотел. Марина появилась у него в тот момент, когда мама умирала на больничной койке. Да даже если и позже – отец не мог так резко после смерти матери переметнуться к левой бабе и через полгода сыграть свадьбу. Слишком быстро для человека, который якобы любил и страдал.
Может, стоило его выслушать. Может, стоило поговорить. Но меня блевать тянет от этих разговоров, я давно не пиздюк, который верит в сказки. Мне все ясно по поступкам отца. Нахрена тогда нужны левые слова?
От этих мыслей настроение снова падает на дно. Отец веселится, танцует со своей новой женой, а я… все ещё ночами просыпаюсь, когда мама снится.
Каждый раз открываю глаза и кажется, что это был не сон. Что она дома и все, как прежде. Что спит в спальне, а утром придет будить меня на пары, потому что я вечно не слышу будильник. Но все рушится слишком быстро, реальность настигает огромным, резким прыжком и я понимаю, что тупо хватаюсь за то, чего нет. И никогда уже не будет. Мама осталась в лишь в воспоминаниях. Ее смех, ее запах и улыбка – это то, чего в реальности я больше не услышу, не почувствую и не увижу.
Это сука больно. Это режет, кромсает меня без ножа на куски. И никому, кроме как себе, я в этом никогда не признаюсь.
Выкидываю бычок в урну и возвращаюсь обратно. Хочу разнести в щепки гребаный ресторан, пинать стулья и швырять посуду, чтобы все эти счастливые улыбки стёрлись к херам. Но даже этого не могу – отец сделал все по–своему. Поставил своё условие. И я буду держаться, потому что у меня нет выбора. А потом свалю навсегда, подальше от этой долбанутой семейки. И больше никогда о ней не вспомню.
В ресторане по–прежнему шумно и весело. Все танцуют, разговаривают, смеются. А я жду, когда этот паршивый день закончится. Сажусь за стол и только собираюсь глотнуть чего–нибудь покрепче, как музыка стихает и по залу разносится весёлый голос ведущего.