В противоположность Шандову Чубарь совсем не считал, что и на самом деле надо быстрей уносить ноги из винокурни; иное дело, что пока нет другого выхода — все-таки хозяином тут был этот человек и он имел право после того, что стряслось в деревне, потребовать от любого оставить его жильё, и не только затем, чтобы выказать таким образом своё отношение к совершённому, но прежде всего, чтобы уберечься наперёд от опасности.
Некоторое время Чубарь шёл вслед за партизанами по саду в таких вот рассуждениях, будто не решаясь на что-то другое. Но рассуждения эти привели к тому, что он вдруг стал прикидывать, по какой причине ему ловчее всего было бы вернуться назад. Причин веских не находилось, кроме одной — не взирая ни на что, ему необходимо быть там, где Шандов и Поцюпа…
Он остановился, может, в полукилометре от винокурни, задержал своих попутчиков.
— Вот что, — сказал он, — вы идите в отряд вдвоём, а я вернусь. Я должен довести порученное дело до конца. И не только потому, что оно поручено мне. Я сам заинтересован в нем не меньше. К тому же, может, не так страшен черт, как его малюют и как расписал нам сторож.
* * *Странно, но за целый день Чубарь, кажется, ни разу не глянул на небо — с охотою, с живым чувством в душе. Это совсем не означало, что он и в самом деле не замечал неба. Как говорится, зрячий человек не может не видеть, как оно раскинулось над ним, все время меняясь. А сегодня как-то вот случилось, что только теперь, пробираясь по саду, Чубарь с любопытством, сознательно поднял глаза вверх, словно вырвавшись из долгой неволи.
Ничего особого на небе в эту минуту не было. Даже облачков, которые осенью, будто бездомные скитальцы, сбиваются в тучи и плывут чуть ли не день напролёт, Чубарь не приметил. Зато, заглядевшись в бездонную глубину, неожиданно ещё раз понял, что за эти почти два месяца отвык от людей и что они ему словно бы уже и в тягость. И дело тут было не в Бересневе. И даже не в Патоле, который не заслуживал доброго слова. Главное заключалось в том, что Чубарь стал терять былое качество общественного человека, которое вырабатывалось в нем со времён детской коммуны, где ему пришлось провести самые свои нежные годы. Но и сказать, что Чубарь становился индивидуалистом, тоже было нельзя. Просто за долгие дни своей неприкаянности, в том числе и подпольного пребывания в Мамоновке, он отвык от людей, приучился смотреть на них издали, будто в перевёрнутый бинокль, и теперь сходился с ними принуждённо, не по своей воле, не мог сразу найти контакта. Во всяком случае, Чубарь совсем не пожалел, что отстал сейчас от Береснева и Патоли.
Одних он покинул. К другим возвращался.
Но там было наиважнейшее дело.
Когда Чубарь через несколько минут снова вошёл во двор знакомой винокурни, там уже не было ни Василя Поцюпы, ни Калистрата Шандова. Даже лошадь, на которой они — Чубарь, Севастьян Береснев, Патоля и Василь — приехали сюда, тоже куда-то подевалась, по крайней мере, на прежнем месте, за пристройкой, не было ни телеги, ни рыжей кобылы. Чубарь, отворив дверь, заглянул в сторожку, в которой они с Поцюпой и Шандовым недавно пировали. Стол там был прибран и выглядел так, будто до сих пор никто не сидел за ним и не пользовался хозяйским гостеприимством.
Стоя на крыльце, Чубарь некоторое время опустошённо смотрел на дорогу, что вела в Мошевую. И когда наконец окинул взглядом ближнюю опушку справа, у склона крутого холма, то увидел вдруг знакомую фигуру Поцюпы. Василь стоял как раз на том месте, где недавно, после того как они в сторожке за столом услышали выстрелы, стоял сам Чубарь, высматривая, что делается в деревне.
Не иначе Поцюпа заметил Чубаря в тот самый момент, когда веремейковский председатель снова появился во дворе винокурни, но не смог на таком расстоянии подать голос, ведь для этого пришлось бы кричать на всю округу, поросшую и в низине, и на склонах пригорка плодовыми деревьями. Поэтому терпеливо ждал, пока Чубарь не повернётся в его сторону и не глянет на него. Увидев, наконец, что Чубарь его заметил, Поцюпа замахал руками, звал к себе, на пригорок.
Как и тогда, после настораживающих выстрелов, Чубарь довольно быстро, почти бегом, одолел сперва ровную часть расстояния до леса, затем принялся так же торопливо карабкаться вверх по склону.
Поцюпа крикнул ему навстречу:
— Левей бери, левей, тут не такая крутизна. — Он не скрывал радости, что видит Чубаря, а когда тот, сгибаясь в три погибели, вскарабкался и стал рядом, сказал: — Нехорошо у нас вышло, Родион Антонович.
Чубарь промолчал, хотя Поцюпа, наверно, и не ожидал от него никакого ответа, потом спросил:
— Где Шандов? И куда ты подевал лошадь?
— Лошадь я спрятал в лесу, — показал Василь дальше на пригорок, где чуть ли не в три яруса возвышались лохматые ели, — а Калистрат побег в деревню. Старик был прав. Бургомистр таки перехватил на большаке немцев, уже две грузовые машины проехали из посёлка в Мошевую. Отсюда как раз хорошо видать было. А твои? Где твои?