Краткий экспресс-допрос, для которого я мобилизовал весь свой запас слов разговорного немецкого языка предоставил мне весьма ограниченную информацию. В соседней с лесом деревушке в направлении на запад, обосновался штаб немецкого пехотного батальона, которым имеет честь командовать некий майор Вагнер. Командир их взвода - обер-фельдфебель Краммер приказал связистам установить телефонную связь с соседним подразделением.
Покончив с "фрицем", я вырыл неглубокую яму, куда уложил тела связистов, катушку с проводом, солдатские рюкзаки и один карабин без извлеченной из него обоймы. Второй "маузер" пригодится мне - с пистолетом много не навоюешь. А сколь долго мне предстоит еще бороться за свое выживание я не знаю. Академик обещал сутки, но кто знает, как там заблагорассудится этому инопланетному артефакту. Он ведь у них живой, а, следовательно, может проявлять строптивость. Хотя хотелось бы надеяться, что не сегодня.
Помимо карабина, моими трофеями стали пара перевязочных пакетов, пачка галет, квадратная плитка шоколада, увенчанная золотистой надписью "Спортивный шоколад Риттера" и губная гармоника "Хоннер". Последнюю вещицу я прихватил из простого любопытства. В старых советских фильмах немецких солдат часто показывали играющими на таких вот инструментах веселые тирольские напевы. Что ж, попробуем на досуге как эта штуковина звучит в реальности.
Яму я тщательно замаскировал, срезанным дерном и утоптал ногами в надежде, что в поисковых мероприятиях немцы не задействуют собак. Пропавших связистов конечно хватятся, но около часа у меня есть. Академик говорил, что обратное перемещение возможно в любом месте, следовательно, возвращаться на лесную поляну мне необязательно. Значит нужно просто затаиться в укромном месте, переждать до вечера.
Окрыленный такими рассуждениями, я пересек лесок и вышел к проселочной дороге. Точнее говоря, выполз, ибо последние пятьдесят метров, отделявшие меня от проселка, я преодолел по-пластунски. На дорогу я не стал выходить сразу, а укрылся в густом орешнике, решив оглядеться. И правильно сделал, ибо спустя несколько минут из-за поворота показалась колонна солдат. Это были пленные красноармейцы числом около двух сотен, которых конвоировали с десяток "фрицев". Я бы даже сказал - сопровождало, ибо никаких попыток побега пленные не предпринимали. Они брели покорно, едва передвигая ноги, многие были ранены, поверх грязных и потных гимнастерок виднелись потемневшие от бурой крови бинты.
Вид этой людской массы, обреченно следовавшей в плен к врагу, сильно потряс меня. Я понимал, что обессилевшие, израненные бойцы сломлены и подавлены. Им просто некуда бежать и сейчас ими управляет лишь инстинкт самосохранения, одно лишь простое человеческое желание - выжить. Но смотреть на это было невыносимо горько.
Внезапно мое внимание привлек один из пленных, в шевиотовой "комсоставовской" гимнастерке и синих командирских галифе. Знаков различия на петлицах я не разглядел, мешали кусты, но это был определенно командир. Он пытался поднять другого пленного, опустившегося на колени и задыхающегося от нещадного кашля. К ним не спеша подошел старший конвоя - здоровенный детина, вроде "приголубленного" мною ефрейтора. Но этот щеголял уже погонами унтер-офицера, а на правом плече его висел пистолет-пулемет МП-38. Толкнув стоявшего на коленях бойца носком сапога, "фриц" повел стволом автомата и гаркнул: «Ауфштейн, русиш швайне! Форвертс!»
Боец попытался встать, но ноги его подкашивались. Тогда унтер жестом велел командиру вывести того из строя к обочине. Тот что-то принялся объяснять, но немец не стал его слушать. Подбежал еще один "фриц" и они вдвоем, оттолкнув командира, выволокли обессилевшего пленного на обочину, толкнули в канаву и прикончили короткой автоматной очередью.
Дистанция для стрельбы из карабина у меня была оптимальной, но стрелять я не спешил. Во-первых, я ждал пока "фрицы" соберутся вместе. Карабин - не автомат, очередями не стреляет, а затевать перестрелку с целым отделением гитлеровцев мне как-то не улыбалось. Во-вторых, меня смущала реакция остальных пленных - никто из них, не считая командира, не пытался даже помочь несчастному. Сбившись в кучу, они молча наблюдали его расстрел, радуясь возможности хоть немного отдохнуть, перевести дух.
Такие не помогут и сами не побегут, а просто будут ждать пока "гансы" меня прикончат, подумал я, а после снова побредут по пыльной дороге, волоча за собой ноги. Больше всего меня злил тот факт, что это были не мобилизованные резервисты, "партизаны", как мы их называли в наше время. Нет, это были кадровые солдаты и командиры регулярной Красной Армии, которые предпочли плен смерти в бою. Я не осуждал их за это, но и помогать не собирался. Мне даже подумалось, что надпись на воротах Бухенвальда "