Первый был кряжистым мужиком в белой домотканой сорочке с вышитым воротником. При параде, так сказать, гад. Второй оказался здоровенным детиной с опухшей очевидно от беспробудной пьянки физиономией. В кургузом, явно не по размеру пиджачке, но с бело повязкой на правом рукаве. На белой тряпке большими черными буквами было написано по-немецки "Полиция". Так, похоже новые власти, пожаловали. Ну что же, сейчас мы вознаградим вас, мерзавцы, за верную службу Рейху.
Не выходя из коляски, я поманил пальцем того, что постарше и требовательно спросил, нещадно коверкая русскую речь:
- Ти есть староста?
Лицо мужика расплылось в подобострастной улыбке, в которой помимо собачьей преданности явно читался животный страх.
- Так точно, ваше благородие! - рявкнул он. То есть, яволь, герр офицер!
Второй субъект принял некоторое подобие строевой стойки и брякнул очевидно единственную известную ему немецкую фразу:
- Хайль Гитлер!
Сказал бы я тебе, гад, про твоего Гитлера, но надо было продолжать начатый спектакль и я с напускной важностью задал следующий вопрос:
- Гдие есть немецкий зольдатен?
Староста с готовностью указал рукой вперед и ответил:
- Усе ушли. Каля часа назад.
Так, значит с немцами мы не встретились, лишь потому, что ушли они на восток, а мы приехали с запада. Что называется, повезло нам сегодня по-крупному. Надо поскорее запастись продуктами и убираться отсюда подобру-поздорову. Тем временем в разговор вступил "полицай":
- Не желаете ли поесть, господа? Пожалуйте в дом.
И жестом указал на открытую дверь сельсовета. Мелькнула мысль войти в дом и прикончить сволочей, но я сразу ее отогнал. Не стоила жизнь двух ублюдков жизней сотен оставшихся в деревне людей. Немцы такого им не спустят, а вернуться они могут в любое время. Поэтому я отрицательно помотал головой и строго сказал:
- Wir sind in den Dienst. Verboten! (Мы на службе. Запрещено!)
И прибавил на ломанном русском:
- Хлеп, млеко, яйко! Давай бистро!
Лицо старосты приняло недоуменное выражение. Он обернулся к полицаю и вполголоса сказал:
-Так бо сабралі ўжо (Так собрали уже), - и добавил в сердцах по-русски - живоглоты.
А громко сказал:
- Герр офицер, ваши зольдаты ужо усе забрали. Нема больше, разумееце?
Молчавший до сих пор Федянин внезапно рявкнул так, что даже я вздрогнул от неожиданности:
- Ruhe! Русиш швайнен! (Молчать, русские свиньи!) Бистро еда, а то - пиф-паф!
И выразительно повел в сторону сельского начальства стволом парабеллума. И когда только пистолет вытащить успел, полиглот хренов!
Впрочем, эта команда оказалась куда действеннее моих указаний. Вздрогнув от окрика грозного "зольдата", староста согласно закивал головой, а полицай вытянулся словно на параде.
- Гут! Гут! Не беспокойтесь, герр офицер, зараз сделаем.
Для себя я решил, что, если кто-либо из этой парочки направиться в дом, стрелять и уже незаметно расстегнул кобуру на правом боку. Не хватало только, чтобы они в комендатуру в Березы принялись звонить. Но староста что-то тихо сказал полицаю и тот, сделав нам знак рукой, что скоро вернется, побежал по улице, тяжело пыля сапогами. Староста же опять пригласил нас в дом, надеясь очевидно таким "макаром" умаслить строгих "фрицев".
- Чего на улице-то ожидать! В ногах - оно правды нема. Прашу, паважаныя, в хату. (Прошу в дом, уважаемые).
Отказываться вторично было опасно. Этот холуй чего доброго почует неладное, а стрелять нам сейчас было нельзя - шут их разберет, сколько еще полицаев в этих Березцах! Поэтому, сделав знак Федянину оставаться на месте, я последовал за старостой к высокому, в четыре ступеньки крыльцу. Пока он что-то бормоча себе под нос поднимался на крыльцо, я переложил пистолет в карман галифе, чтобы легче было в случае необходимости его достать и не спеша вошел в распахнутую дверь.
Не спешил я намеренно, чтобы дать глазам время прийти в себя после яркого дневного солнца в полутемной прохладе деревянной избы. Большой председательский стол был выдвинут в центр комнаты накрыт старыми газетами, на которых стояли тарелки с аппетитной деревенской снедью: варенными яйцами и картошкой, розовыми ломтями сала, кровяной колбасой, помидорами, огурцами, а в центре этого натюрморта красовался здоровенный - литров на пять, не меньше, бутыль с мутным самогоном, наполовину уже опустошенный.
Я вспомнил повешенного старика и растерзанную девушку и с трудом сдержался от охватившего меня желания задушить старосту и влить в его поганую глотку все это угощение - пусть подавится напоследок. Хорошо, что сам староста в этот момент не смотрел на меня, иначе развязки мы бы не миновали.
Но холуй был занят поиском достойного стула для "герра офицера", что было, учитывая царивший в помещении кавардак, делом совсем нелегким.
Все имевшиеся стулья были либо сломаны, либо изгажены чем-то липким. "Гадюшник!" - подумал я, а в слух спросил:
- Сколько есть шуцман в твой деревня?
Староста изобразил на лице усиленную работу мысли и я подумал, что он не понял значения слова "шуцман". Но нет, все он прекрасно понял.
- Так четверо будет, герр офицер. Только какая они "полиция"! Так, одно название.
И староста брезгливо поморщил нос, будто намекая, что от деревенских "стражей порядка» ему пользы мало, но других, более надежных, к сожалению, под рукой нет.
- Вот Толян, старший полицейский, что вас встречал - дело свое добра знает - добавил он, видимо не желая окончательно ронять авторитет местной власти. Кали вы зауважыли (Если вы заметили) старика, что на суку болтается, гэта яго праца. (Это его работа). И заметив мой пристальный взгляд, видимо истолковал его на свой лад.