Тут уж в разговор вмешался я. План, который я изложил, командованию отряда, был прост. Отряд "Мстители" совершает нападение на вражеский аэродром, подвергнув его усиленному ружейно-пулеметному и минометному обстрелу. Воспользовавшись паникой, которая наверняка начнется среди охраны, мы выбираемся наружу и прорываемся к взлетной полосе, где стоит вражеский самолет. Найти его будет не так уж трудно, так как ночью территория аэродрома освещается прожекторами, а транспортный "юнкерс" среди истребителей заметен как слон среди мосек. Времени у нас будет конечно в обрез, поскольку через десять минут боя отряд отойдет в лес, но этих десяти минут нам должно хватить. О том, что будет, если мы не успеем, я думать тогда не хотел. В конце концов, какой смысл моего пребывания в этой реальности, если я не выполню своей задачи?
Акцию мы запланировали на ночь с пятницы на субботу 20 июля. Рассуждал я так. По прибытию самолет сразу же заправят горючим. Таков порядок существует на всех аэродромах, в том числе и в начале 21-го века. С пустыми баками на "взлетке" машина стоять не будет. Едва ли важные гости намерены задерживаться в Пинске надолго. Нам же, в случае удачи в монастыре, потребуется около трех часов, чтобы добраться до Жабчинского аэродрома. Если прибудем раньше, затаимся в баньке и будем ждать. Подпольщица утверждала, что в стене бывшей бани немцы прорубили окно, чтобы уменьшить сырость в помещении своего склада. Оно удачно выходит на "взлетку". Вот нам и наблюдательный пункт. Когда мы вышли из командирской землянки ко мне подошел капитан Смирнов.
- Слушай, Иван, мы с тобой вряд ли больше сведемся. Так вот, хочу тебе кое-что рассказать на дорожку. Может вам пригодиться.
Мы присели на траву, и Смирнов волнуясь поведал мне удивительную историю. Рассказ его я привожу без изменений и комментариев, ибо не считаю себя вправе ни осуждать, ни оправдывать его.
Глава 10. Рассказ капитана Смирнова.
Первый научно зарегистрированный клад найден в 1804 году в Пинске. Сообщения о кладах есть в описаниях частных нумизматических собраний первой половины XIX в. (коллекции Н. П. Румянцева, И. Ф. Паскевича и др.). Значительное количество коллекций собрано музеями статистических комитетов белорусских губерний, Виленским музеем древностей, Минским и Витебским церковно-археологическими, Минским городским музеями и др. Систематическая регистрация белорусских кладов проводилась в 1859—1919 гг. Археологической комиссией в Петербурге, в 1919—1929 гг. Комиссией по нумизматике и глиптике при Государственной академии истории материальной культуры, в 1920—1930-е гг. музеями БССР.
- Зимой 1940 года я, тогда еще старший лейтенант, прибыл в Белоруссию после ранения, полученного в войне с белофиннами. Получил назначение в Пинск в стрелковый полк на должность командира роты. К тому времени я имел уже кое-какой фронтовой опыт и Красную Звезду на груди. Так что очень скоро рота моя стала лучшей в полку и мне предложили подать заявление в ВКП(б). Одним словом, служба на новом месте заладилась с первых дней. Командир полка направил в штаб округа ходатайство о досрочном присвоении мне звания капитана, которое вскоре было удовлетворено. Из ротных стал комбатом. В общем, живи да радуйся! Но тут случилась встреча, круто изменившая всю мою жизнь.
Капитан помолчал, словно собираясь с мыслями, а потом продолжил:
- И вот, в один прекрасный день, назначили меня старшим военного патруля на станции. Вечером на перроне вижу я молоденькую девушку, сиротливо сидящую на деревянном чемодане и рыдающую навзрыд. Выяснилось, что отца ее арестовали, семью "раскулачили", а ее оставили на свободе, поскольку три месяца она провалялась в больнице и о замысле отца убить председателя колхоза ничего не знала, а узнав - отреклась от него. И плакала она теперь не столько от страха за свою дальнейшую судьбу, сколько от осознания совершенного ею поступка. Идти девушке было некуда: родной дом ее отошел к колхозу, родственников в Пинске у нее не было. На вокзал она пришла, чтобы купить билет куда подальше, а что делать потом не имела ни малейшего представления.
- Отвести девушку в милицию я не мог, не по-людски это было бы как-то. Я ведь сам из крестьян и что такое коллективизация знаю не понаслышке. Одним словом, привел я эту дуреху к себе на квартиру, отпоил горячим чаем и велел сидеть смирно. Так и прожили мы неделю: она на кровати, а я на кухне - на раскладушке. А через неделю вызвали меня к замполиту нашему. В кабинете у него уже "особист" сидел. И как думаешь кто это был?
Если Смирнов думал меня озадачить меня отгадкой, то он сильно ошибался. Ответил я сразу:
- Лейтенант Сухолист, верно?
- Он самый, - кивнул капитан. Взяли они меня в оборот: позорю мол звание советского офицера, сожительствую с дочерью "врага народа" и всякое такое. Выслушал я эти обвинения и спокойно так им отвечаю: никаким врагом девушка эта ни является, поскольку ни к уголовной, ни к административной ответственности нашим советским законом она не привлечена. От отца своего добровольно отреклась и потому мол является полноправной советской гражданкой, с которой я намерен вступить в законный брак.
Сделав еще одну глубокую затяжку, Смирнов затушил окурок носком сапога.
- Видел бы ты их лица! Сухолист - тот улыбался так ехидно, как и тебе на допросе. Все мол понимаем про Вас, капитан Смирнов и потому вопросов к Вам не имеем. А комиссар наш аж покраснел от возмущения. Короче говоря, заявление мое в партию разорвали на моих глазах велели катиться ко всем ... . В общем сам понимаешь куда.
Я хорошо понимал капитана, потому, как и сам столкнулся с подобными чинушами во время своей службы. А при погонах они или петлицах - не суть важно. Поэтому я лишь дружески положил руку на плечо капитана. Он кивнул, благодаря за сочувствие, но тут же продолжил:
- Ты дальше слушай. Расписались мы с девушкой той - Анастасией ее звали, Настей значит. Без всякой свадьбы, конечно, да и не нужна нам была никакая церемония. Хозяйкой она оказалась справной, так что в квартире нашей чистота была как в санчасти. Да и стряпухой оказалась знатной. Как "дранники" ее вспомню, аж слюньки текут!
Он мечтательно прикрыл веки, вспоминая наверное вкус Валиных "дранников", а после добавил:
- Только счастье наше недолгим оказалось. Через месяц застал я ее опять в слезах. Кается, что не всю правду о себе мне сказала. Есть мол у нее старший брат - Семен. В убийстве колхозного председателя он отцу помогал, а потом сбежал куда-то. Она ничего о нем не знала и думать уже позабыла. А сегодня утром явился тот Колька к нам домой и потребовал помощи - раненный он был. Тут я все понял. Про банду Сеньки Чуба тогда весь город гудел. Что тут делать? В НКВД бежать? Так ведь посадят мою Валюху, как пить дать посадят! Пока разберутся в тюрьме держать станут, да и разберутся ли вообще! Где спрашиваю братец твой ненаглядный? Она мне на сарай рукой показывает, а сама в ноги бросилась: не выдавай его, Юрочка! Брат он мне родной, своя кровь! Велел я жене успокоиться, а сам к братцу ее в сарай пришел. Тот как увидел меня, за наган схватился. Но потом разговорились. Советскую власть он, конечно, ненавидел люто. Да и сестру свою не слишком жаловал - предательницей считал. От меня же и вовсе потребовал схоронить его, угрожая донести на сестру, что мол пособница она его. Одним словом, гад он и есть гад! Тогда я и решился на преступление свое. Согласился для виду, а ночью вывел его за город к лесу и прикончил - вот этими вот руками, как змею задушил!
И он показал мне свои крепкие мозолистые руки. Исповедь видимо утомила капитана и чтобы поскорей закончить ее, он сказал:
- Так вот, нас с ним никто тогда не видел, слухи про Сеньку Чуба вскоре затихли, а Настюша моя погибла в первый день войны. Она на судоремонтном работала, в столовой, вот бомба туда и угодила. Одни развалины остались. Даже могилки ее на земле нет.