Старший лейтенант кивает, но не мне, а стоящему сбоку караульному. Тот толчком ружейного ствола в спину указывает мне место в стороне от "особиста". Сам же "старлей" выкрикивает в открытую дверь:
- Выходи следующий!
Процедура приема моих спутников ничем не отличается от только что пережитой мною. Немцев правда не спрашивают, а лишь обыскивают. Затем их уводят в одну сторону, а нас - в другую. В другую - это в небольшое помещение с зарешеченными окнами, где судя по всему располагается местная "губа".
У стены довольно большой комнаты примостились деревянные нары: не привычные - откидные, а установленные на двух чурбанах и покрытые соломенным матрацем. Не "Хилтон", конечно, но ведро -"параша" в углу имелось. Так как желавших опуститься на это отхожее приспособление не нашлось, мы втроем уселись на деревянные нары, жалобно затрещавшие под нашим суммарным весом. Ничего, должны выдержать. В конце концов, мы не заказывали здесь однокомнатный номер, да и держать нас тут долго не будут. Как, впрочем, и кормить похоже не собираются, что очень жаль. С вечера мы, не евши и не спавши. Страх, пережитый за минувший день вызвал приступ такого сильного голода, что кажется кишки в животе друг другу кукиши показывают. А еще очень хочется спать и незаметно для самого себя я проваливаюсь в тяжелый беспокойный сон. Последний всплеск утомленного сознания отражает факт того, что мои товарищи дружно следуют моему примеру и мы засыпаем, прислонившись спинами к холодной стене.
Впрочем, в программу нашего пребывания на "козлином" аэродроме сон явно не входит, потому что очень скоро бесцеремонная рука караульного немилосердно тормошит меня, а громкий голос дополняет процедуру пробуждения:
- Полуянов, подъем! На допрос!
Невежливо, однако, заставлять людей ждать, особенно если эти люди из особого отдела. Пошатываясь спросонья бреду на выход. Там меня уже дожидается мордастый ефрейтор - тоже обладатель малиновых петлиц. Услужливая память с готовностью рисует мне образ покойного "заплечных дел мастера" Хайбибулина. Ладно, поглядим на местный застенок кровавой "гэбни".
На удивление ничего "застенок" выглядит вполне благопристойно. Письменный стол, за которым сидит уже знакомый мне "старлей" и выкрашенный белой масляной краской подоконник, на котором разместился полный черноволосый человек в гимнастерке в петлицах которой поблескивают по три "шпалы", а на рукавах - комиссарские звезды с серпом и молотом. С портрета над головой "особиста" на меня взирает сам "вождь всех времен и народов", в полувоенном френче и с привычными черными усами. Умели же раньше художники писать картины сильных мира сего: куда ни стань - кажется, будто пронзительный взгляд "отца народов" смотрит прямо на тебя. Захочешь - не укроешься.
Напротив стола - цивильный деревянный стул, именно стул, а не табуретка, которую так удобно неожиданно вышибать из под расслабленного зада допрашиваемого. Отослав конвойного, "особист", на правах хозяина кабинета, кивает мне на стул и говорит спокойным, даже миролюбивым тоном:
- Садитесь.