Он встал, вышел изо стола и поздоровался за руку сначала с Ивановым, а потом и со мной. Жестом пригласил нас садиться. Не было в его поведении ничего вальяжного, начальственного или барского, как в современных мне чиновниках, занимающих куда более скромное положение в государственной иерархии, нежели народный комиссар внутренних дел Советского Союза. Говорил Берия почти без акцента, только шипящие звуки выговаривал по-восточному мягко.
«Как Вы себя чувствуете, товарищ Полуянов?» - спросил он. «Прошу извинить за происшествие на даче. Мы разберемся кто в этом виноват. А Вы – молодец, не растерялись!» Пришлось встать и приняв строевую стойку, ответить уставным: «Служу трудовому народу!» «Это хорошо, что служите хорошо!» - кивнул нарком, приглашая жестом садиться. «Члены Государственного Комитета Обороны и лично товарищ Сталин просили передать Вам благодарность за доставленные Вами материалы. Они сейчас изучаются нашими специалистами. Что возможно - будем использовать. Но война уже» - Берия сделал ударение на слове «уже», «война уже идет. И поэтому бить врага нам придется тем оружием, которое у нас есть сегодня. Но я Вас пригласил не только для благодарности». Нарком встал, сделав мне знак рукой оставаться в кресле. «В Вашей записке Вы говорите о желании Ваших товарищей из этой организации», - Берия слегка наморщил лоб, припоминая название, «организации «Куб», пере…браться» – слово «переместиться» наркому вероятно показалось неестественным, «для постоянного проживания в Советский Союз. Так вот я не понимаю: зачем?»
«То есть как это, «зачем»?» Я даже обиделся. Не за себя, нет. Обидно стало за Дока, Академика – всех тех талантливых и честных мужиков, с которыми судьба свела меня в стенах секретного НИИ. «Лаврентий Павлович, в моем времени есть немало порядочных и толковых людей, которые хотят…».
Берия прервал мою тираду нетерпеливым жестом: «Вы не поняли меня, Николай Иванович. Я спросил: зачем Советскому государству сейчас нужны люди, которые не сумели сохранить это самое государство в будущем? Я вот, например, не понимаю зачем». Я взглянул на Иванова, ища поддержки. Ведь зачем-то же он возился со мной все это время. Но устроивший по другую сторону стола порученец наркома, не проронил ни слова, делая вид, что внимательно изучает лежащие перед ним бумаги. Что же, на нет и суда нет. Я встал из-за стола. На этот раз нарком не стал меня удерживать. Вот и хорошо. Терять мне нечего. Своим я больше не нужен, к чужим – сам не пойду. Одним словом, мавр сделал свое дело, мавр может уйти. Но уйти мне не дали. «И куда же Вы собрались, Полуянов?» - Берия опять занял свое кресло и смотрел на меня, насмешливо скривив тонкие губы. «К немцам? Или домой – в Ваше демократическое будущее?» В устах моего собеседника слово «демократическое» прозвучало откровенно презрительно. Тогда должен Вас огорчить. Мы не можем сейчас обеспечить Ваше возвращение. И отпустить Вас на все четыре стороны тоже не имеем права. Это было бы на руку лишь тем людям, которые за Вами охотятся».
Я стоял и молчал. Вот и пришел мой час. Интересно, что станет со мной после расстрела? Удивительно, но страха я не испытывал. Только разочарование. И еще горькую обиду за тех, кто меня послал сюда. Они ведь так ничего и не узнают. И могут послать на помощь предкам еще какого-нибудь болвана вроде меня. И его потом тоже «пустят в расход» за ненадобностью. Не знаю, что такого было написано на моем лице, но наверняка мина у меня тогда была пренеприятнейшая. Потому что Лаврентий Павлович внезапно сменил гнев на милость и спросил будто ни в чем не бывало: «Ну что Вы стоите как столб? Обиделись? Напрасно. За правду, Полуянов, не обижаются». И добавил затем примирительным тоном: «А не выпить ли нам чайку?»
Потом мы долго пили чай. Очень вкусный чай: байховый, краснодарский. Пили вприкуску с желтоватыми кусками рафинада. К чаю полагались еще печенья; тоже очень вкусные, сливочные. На каждой печенушке была выдавлена красная звезда, под которой красовалось горделивое название фабрики - «Красный Октябрь». Я не жевал эти печенья, я их рассасывал, наслаждаясь каждой молекулой, каждой их сладкой калорией. Не подумайте, что я такой уж обжора. Просто с моего последнего приема пищи прошло уже порядочно времени, да и стресс необычайно активизирует пищеварительный процесс. Ишь ты, даже в рифму получилось. Старею, однако. На философию вот потянуло. Одним словом, пора на пенсию. Только до нее, родимой, еще дожить надо. А это непросто в любые времена, а в нынешнее, военное – тем паче.