Встреча с фермером, который страдал от набегов волков на его стадо, напомнила мне времена детства. Я мгновенно проникся глубокой симпатией к этому человеку. Его звали Станислав, у него были жена и дочь. Его участок земли представлял собой длинную полосу, тянувшуюся вдоль опушки леса. Коров они держали штук двадцать, не больше. Они были почти членами семьи, их любили и ими дорожили, и каждая носила свое имя. Я не увидел на участке ни новомодных тракторов, ни вообще каких-либо машин — обычный крестьянский двор с обшарпанными постройками. Сторожевые псы — судя по виду, помесь немецкой овчарки и пиренейской горной — беспокойно бегали вокруг. Кроме коров, волки убивали еще и псов. Хозяин даже надел на них ошейники со стальными шипами, но собаки продолжали пропадать. Я не особенно удивился этому факту — в шесть недель волчонок уже способен увернуться от рогов оленя, и ошейник с шипами вряд ли способен остановить его. Любопытным мне показалось другое: волки явно не видели в собаках своих соплеменников.
Станислав и его семья жили очень просто, в типичном крестьянском двухэтажном домике землистого цвета. Они держали кур и гусей. Ферма была для них единственным источником существования, здесь проходила вся их жизнь. Одетый в комбинезон и соломенную шляпу, хозяин при помощи переводчика рассказывал мне, как происходят похищения. Какое-то время помогали флажки, повешенные на изгородь, но вскоре волки перестали их бояться. Совсем недавно, прямо перед моим приездом, волки завалили теленка. Станислав показал мне фотографии, на которых было видно, какие части теленка они съели или унесли с собой.
Я прекрасно понимал, что в таком хозяйстве для фермера потерять теленка — все равно что потерять ногу. Но лишиться молочной коровы или племенного быка — это еще хуже. Правительство выплачивает денежную компенсацию, но никакие деньги не восполнят потерю животного, которого ты сам растил много лет. В маленьких стадах вроде этого фермеры специально разводят коров с таким расчетом, чтобы в запасе всегда имелось молодое животное на смену старому, которое больше не сможет работать. И если одно из них убито, то, чтобы заменить его, может потребоваться шесть, а то и семь поколений.
Этот человек имел множество причин ненавидеть волков — больше, чем кто-либо другой. И все же он говорил о них с явным уважением. Этому Станислава с детства учил отец, а того — дед. Он знал, что волки поддерживают равновесие в природе и от них зависит гармония жизни в лесу; что они добывают пищу не только для себя но и для других существ и уничтожают болезни и инфекции. И несмотря на то, что они убивали скот, нанося ущерб его семье, он понимал, что волки так же важны для него, как и коровы.
Я посетил еще две фермы, граничащие с лесом. Их хозяева вели такой же образ жизни, как семья Станислава, подвергались тем же опустошительным набегам и, что поразительно, были столь же философски настроены. Они понимали роль волков в жизни леса и считали, что гораздо лучше как-нибудь отвадить их, чем просто истребить. На территории одной из этих ферм находилось кладбище времен Первой мировой войны. Теленок был убит как раз там, где оно начиналось. Пока мы рассматривали останки животного, до нас донесся грохот захлопнувшейся двери и рев мотора удаляющейся машины. Возвращаясь к дому, мы заметили четырех щенков, бегущих через поле в нашу сторону. Переводчик сказал, что в здешних местах подобное происходит сплошь и рядом. Люди просто выбрасывают нежеланных щенков. Они походили на помесь волка с домашней собакой, что опять же, как мне сообщили, не было редкостью. Мы взяли их с собой в охотничий домик. Позже я узнал, что одного щенка хозяева оставили себе, а прочих раздали знакомым.
Третья ферма оказалась самой бедной. На ней жили мать и сын. Мать работала на земле всю свою жизнь, и, несмотря на все уважение к волкам, ее терпению пришел конец. Сын же явно получил довольно приличное образование, знал кое-что об экологии и о животных, населяющих лес. Но больше всего мне запомнился кофе с печеньем, которым нас там угощали. Поляки — очень гостеприимные люди, и куда бы вы ни пришли, вам первым делом предложат попить и поесть. Отказаться, естественно, невозможно. Пожилая женщина вручила мне самое ужасное печенье, которое я когда-либо пробовал, и спросила, что я буду пить. Так как слово «кофе» было единственным, что я знал по-польски, я сказал — kawy. В комнате воцарилось гробовое молчание, словно я совершил ужасный промах. Мои спутники, посещавшие эту ферму и раньше, дружно попросили herbata, что, как я понял, означало «чай». Мой кофе по вкусу напоминал воду из пруда. Одно утешение — в сравнении с ним печенье уже не казалось столь отвратительным.