— Считала и считает, — едва слышно, словно извиняясь, отвечала спутница. — Мы со школы вместе.
— Вместе вы до сих пор потому, что она тобою пользовалась! Сливала на тебя, как на бесплатного психолога, весь свой шлак. Десятилетиями сливала, а сама только про деньги и мужиков думала, ты ее и вовсе не интересовала.
Варвара Сергеевна украдкой окинула агрессоршу взглядом: хорошая водолазка, солидные, в модной оправе очки, плюс жесткий личный опыт, не только читающийся во взгляде близко посаженных зеленоватых глаз, но будто тончайшим слоем яда покрывший черты ее лица.
Таким часто верят.
— Пусть так… Виктория Андреевна, Саша сильно изменилась. Мы не про материальное все больше с ней говорим, а… о гуманизме. Она, кстати, в храм стала ходить!
Виктория Андреевна натужно хохотнула и глухо закашлялась в кулак:
— Оля, пространные разговоры о гуманизме, как правило, заводят те, у кого не все хорошо в жизни. И в храм запоздало бегут они же.
Варвара Сергеевна с трудом поборола импульсивное желание вмешаться в подслушанный «монодиалог».
— Ведь это нормально для любого думающего человека — говорить не только о проблемах, делах и тряпках, — извинялась Оля. — И…
— Что нормально?! — перебила Виктория Андреевна. — Когда ее какашкина контора процветала, что-то она все больше Миланами да пляжами Испании интересовалась. А сейчас, когда ввели санкции, а на нее открыли уголовное дело, вдруг вспомнила о гуманизме?! Про Бога вспомнила! Оля, не будь наивна. Она подводит тебя к тому, что ты вскоре передачи будешь ей таскать. И левретку ее выгуливать, и вытирать за ней ссанье тоже будешь ты.
— Она приучена к пеленке.
Агрессорша слышать возражения, похоже, не привыкла:
— Думаешь, она сожителю своему теперь нужна? На сколько он ее моложе?
— На десять лет.
— Ты сама-то в это веришь?
— Во что?
— В то, что этот Виталик… или как его там, был с ней по любви?
— У них чувство… Она часто про это говорит.
— Видимо, чувство и заставило его в первых рядах подлежащих мобилизации дернуть в Астану. А тут еще на Сашу дело завели… — В голосе Виктории Андреевны не было ни доли сочувствия, напротив — констатируя факты, она будто ими упивалась. — Не вернется он к ней никогда.
— Но ей дадут условно. Она ничего ужасного не совершила! — В голосе собеседницы впервые послышались упрямые нотки.
— Это не твое дело, голубушка. Виновата-не виновата — осудят, а ты должна понимать, что она скорее всего виновата.
Варвара Сергеевна вдруг «увидела», как эта дамочка бойко строчит, тщательно проверяет на ошибки и рассылает в компетентные органы по электронной почте доносы.
— Подтвердишь свое еврейство, получишь вид на жительство и свалишь отсюда с Наташкой. Там, глядишь, и я за тобой! — В словах Виктории Андреевны впервые послышалась неуверенность, и это отчего-то обрадовало Самоварову.
Грузный мужчина, стоявший у окошка, неловко принялся запихивать в портфель папку с документами, а на табло сменились номера.
— Женщина, вы в какое окно? Если в архив, так проходите, не тормозите! — обратилась к Самоваровой грудастая дама.
— Спасибо за совет! — не оборачиваясь, съязвила Варвара Сергеевна.
Она сделала шаг к окошку, а затем неожиданно обернулась и, глядя на одну только Викторию Андреевну, заговорщицки шепнула:
— А что, по еврейству все еще есть маза свалить? — и, не дожидаясь ответа, бодро двинулась к своему окну.
Все то время, пока общалась с любезной полной девушкой за стеклом, она чувствовала прожигавший спину не то изумленный, не то возмущенный взгляд матроны, продолжавшей уже негромко что-то вещать своей подопечной.
Через полчаса любезная девушка выдала Самоваровой на руки три документа: свидетельство о браке и свидетельства о рождении. Следующим пунктом в ее плане была поездка в военный архив под Москвой, где, подтвердив свое родство с Егором Константиновичем, Варвара Сергеевна рассчитывала получить доступ к его личному делу.
— Почему здесь постоянно дует? — обратилась Варвара Сергеевна к дежурному, хилому с виду пареньку.
На его тонкокожем веснушчатом лице лежала печать хронической усталости, делающей его чем-то похожим на блаженного старичка.
Самоварова ощущала пронизывающий холод, от которого не спасал даже потертый, с мужского плеча, тулуп.
Дежурный, бережно сняв с плеча винтовку, прислонил ее к выкрашенной коричневой краской, с многочисленными сколами, стене.