Она ревновала Сережу столь же истово, сколь любила.
Что только она не перепробовала за двадцать с лишним лет, оставаясь у своего растущего по службе начальника в любовницах, но это ни к чему толком не приводило: они довольно редко позволяли себе короткие, «для души и тела» встречи.
Могучей энергетики Никитина с лихвой хватало, чтобы даже на расстоянии и безо всякого на то права держать ее на коротком поводке. Они ругались и расставались, мирились, дрожа от трепета новой волны греховных встреч, снова ругались и по полгода сухо общались только по необходимости.
А потом незаметно повзрослели.
Каждый начал болеть, она — душою, он — буквально, сердцем. Совместная работа закончилась, и они нашли в себе силы остаться добрыми друзьями. Пространство души, опустошенной одиночеством и бесконечными противоречиями, освободилось для Валеры.
Доктор стал единственным мужчиной, который в ее шестьдесят подарил ей первый настоящий роман — с прогулками по городу, концертом бродячей колдуньи-цыганки, магической сиренью, взаимным смущением под песни Утесова и музыку Шопена, коктейлем из вина и дождя и еще многими, внезапно ожившими — хоть рукой потрогай — картинками прошлого.
****
Самоварова почувствовала, как ее снова «повело».
Окунувшись в напрасную ностальгию, она стала уязвимой, а заключенный успел незаметно приблизиться к ее рабочему столу.
– Отойдите на три шага назад, где стояли! — встрепенувшись, приказала она.
— А то что? — ухмыльнулся он.
Прикрывавший спину тулуп предательски сполз по спинке кресла.
Человек, глядя прямо на нее с неприкрытым и злым превосходством, остался стоять на месте. Казалось, что он не просто «видит» ее мысли, он смакует их, по капельке, как живительный нектар.
— А то есть риск получить в лоб такую маленькую неприятность, как энергетическая игла. Делайте, что говорю! — повторила приказ Самоварова.
Заключенный сделал несколько мелких шагов назад.
— Да. И еще правее сместитесь.
Варвара Сергеевна была переученной еще в первом классе левшой, но природу не обманешь — ее левая сторона всегда была сильнее.
— Голодно здесь, не правда ли? — тихо и едко заговорила она. — Из Василия донор хлипкий, все мысли о жене и младенце. Хоть и щуплый он, да уцепиться не за что — ни напугать его, ни обольстить.
Даже не глядя на заключенного, она почувствовала, как он напрягся.
— Вы ведь здесь за убийство! — На самом деле она не знала, за что. Но поняла, что попала в точку.
— Нет-нет! Я ее не убивал! — В низком голосе слышалось столько уверенности, что на секунду она ему почти поверила.
— А кто же убил?
– Те, кем вы восхищаетесь. Меня подставили! — Задержанный с неприятным хрустом повернул голову влево.
Тут только она разглядела, что среди множества фотографий, висевших на стене, есть и она сама, на черно-белом снимке, в форме, в погонах, в обнимку с какими-то, судя по снисходительному выражению на каменных лицах, важными людьми.
— И кем же я восхищаюсь?
— Вероятно, вашим столичным начальством, — уклончиво ответил заключенный.
Тема была скользкой, а Самоварова избегала скользких тем.
Не зная ни имен, ни фамилий тех, о ком упомянул подозреваемый, она не только не догадывалась о том, в чем заключается необходимость в ее нахождении здесь, в этом выкинутом из мира полустанке. Она даже не знала главного — какое задание выполняла.
— Она умерла наутро. Через несколько часов после того, как я от нее ушел, — заученно отчеканил мужчина.
— И как это доказать? Есть результаты экспертизы? — Варвара Сергеевна поглядела на папки на столе.
По проницательному взгляду внимательно следившего за ней заключенного она поняла — он догадывается о том, что она вообще не в курсе…
— Что вы с ней делали?
— То, что она и заслуживала.
— Она была вашей подругой? Сожительницей? Кем она вам приходилась? — частила Самоварова.
– Никем. Она была пустышкой.
— И эта пустышка вас унизила.
— Меня уже невозможно унизить после того, как это сделали вы.