Грыжа
Проснулся Грыжа в пять утра, охваченный какой-то неясной, тянущей душу тревогой.
Такие пробуждения случались у него исключительно в тех случаях, когда накатывала жажда, и приходилось, стеная в потемках, трудно добираться длинной коридорной стезей на кухню, где в самом низу холодильника ждал его неизменный и неиссякаемый источник в виде картонки, набитой банками с пивом.
Но на этот раз не мучила Грыжу жажда, равно как и иное томление физического свойства.
Смятен был дух.
Тревога одолевала Грыжу; смутное воспоминание о какой-то утрате давней, затертой в памяти и вдруг шальным бумерангом вернувшейся и поразившей зеваку метателя.
Сон навеял тревогу, сон, в котором очнулась сама собою раскрепощенная память, воссоздав нечто полузабытое: какой-то немой удар, свет фар, крики людей из мглы полуночной улицы...
С трудом, но уяснил Грыжа суть возрожденных образов: авария! Ну да... Куда-то ехал он ночью. кажется, со Стенькиным. Два или три года назад. И куда-то они крупно въехали.
Ну и что? Стенькин жив, машина продана... Лом этот... "Семерка" вроде...
Откуда же тревога? Откуда?
Подогнув под себя ноги и закутавшись в простыню, как йог, он уселся на кровати, погрузившись в размышления над непонятными причинами колкого и тягостного, прицепившегося репьем чувства.
Светил в углу комнаты телевизор, который он забыл выключить, и мелькали на экране то дивы с длинными ногами, то мужественные парни, демонстрирующие искусство рукопашного боя. Безмятежно спала неподалеку Люська - блондинка, красивая.
"Одно и то же!" - глядя на экран, с раздражением подумал Грыжа и хлопнул кулаком по пульту.
Исчезло изображение рукопашного буйства. В темноту погрузились золоченые рамы, скрылись во мраке лики икон, померкли игра хрусталя и блеск полированной мебели.
Однако не отпускала неясная тревога.
И вновь ринулся Грыжа в прошлое, вновь воссоздавал его в тщете воспоминаний, но воссоздал немногое: развороченный капот, веселый вскрик Стенькина: "Ну, попали, Грыжа! Такси надо искать!" После - бессмысленную улыбку сотрудника ГАИ, голос из ниоткуда, из ночи: "И ни царапины! Недаром говорят..."
Что "недаром"? что?!
И - вспомнил Грыжа! Молнией озарила мозг истина! Вот оно! Машина! Ведь кто-то из мальчиков сумел ее продать. Точно! И документ вручил на получение денег после комиссии! Тысяча там, две... где-то так, около того.
А вот получил ли? Нет, не вспомнить. Ай, не вспомнить! Жалость-то...
Сухость во рту почувствовал Грыжа. И, не зажигая света, отправился привычным путем, коридорные стены ощупывая неверной рукой, к холодильнику.
Чпок! - открылась в облачке углекислоты заветная, блистающая фальшивым золотом банка, и прохладой обдало страждущие губы.
И тут снизошла на Грыжу безмятежность.
Чувство блаженства физического очистило душу и от суеты нравственной. И ушла тревога, и смятение ушло. В тускнеющие осколки разлетелись кривые зеркала натужных воспоминаний о машине, об аварии, о документе, по которому что-то там когда-то и полагалось...
И зло подумал Грыжа о всколыхнувшей его среди ночи мысли, и о сне, растревоженном ерундой, подумал он с сожалением, ибо спокойный сон без сновидений - залог здоровья, а беспокойный - всегда в урон человеку. И невосполним урон этот никакими тысячами и ни в какой валюте.
Жалкая сущность маеты открылась потревоженному ею. И отверг он ее. И уснул сном мудрого. И спал как всегда - глубоко и отдохновенно. И проснулся тоже как всегда далеко за полдень.
Из жизни Миши Короткова
- Ну, Миша, вот и отметили мы твой четвертачок, - сказал отец. - Время идё-о-от... - качнул сокрушенно поседевшей головой. - Ну, чего делать-то собираешься? Не хотел сегодня этот разговор затевать, но язык - как чешется... Да и сам посуди... Комсомол твой гикнулся благодаря историческому процессу, с коммерцией сейчас дело обстоит тухло, на пятачке живем, куда ни плюнь - конкуренты...
Именинник Миша пожал плечами. Он действительно не знал, что ответить. Комсомольская карьера, которая, казалось бы, задалась, рухнула под ураганами перестройки; метнувшись в вольные предприниматели, он устроился лишь в низовой прослойке местной деловой иерархии, а в обойму номенклатурной мафии, несмотря на все старания, так и не влез - не хватило ни связей, ни капитала.
Папа, сидящий за столом напротив и прикладывающийся к коньячку под предлогом его, Михаила, юбилея, жизнь прожил в погоне за длинным северным рублем, и рубль этот, мудро обращаемый по мере его поступления в похищенное с приисков золотишко, в данный момент и проживал.
Исходя из скромных запросов родителя, накопленных средств ему с лихвой должно было хватить до гробовой доски.
Здесь, на Магадане, папа пристроился на теплое местечко, нашел подходы к "левому" золотишку и обрел компанию себе подобных мужичков - основательных молчунов с крестьянско-прижимистой жилкой, патологически подозрительных и объединенных одинаковой целью: неторопливо сколотить себе капиталец на грядущую старость.
Как понимает он, Миша Коротков, золотишко потихоньку переправилось на материк, часть его воплотилась в частные домишки и огородики в провинциальных российских городах, куда переехали и бывшие магаданские труженики, а вот папа, уроженец южноуральской глубинки, в которую хотел вернуться после длительной северной шабашки, с притяжением Магадана не справился, осел здесь навек. Привык к устоявшемуся быту и перемещаться куда-либо даже на короткий срок не желал категорически. Главное, наладил папа каналы получения денег с материка от своих компаньонов, и когда возникали финансовые проблемы, то в течение двух-трех дней надлежащие средства он получал исправно.
- Ну я-то, Миша, пожил, - словно откликаясь на размышления сына, говорил отец. - Использовал момент, на советскую власть не в претензии... К ней ведь как приноровиться надо было? Минимум тебе давался, а дальше - сумей украсть, не раздражая прокурора... По зернышку, по болтику, по грамму песочка рыжего... Так и цел будешь, и сыт. Но кончилась она, власть эта, а власть нынешняя у тех в руках, кто деньги нахрапом гребет! И никому никакого минимума! Хочешь - сдыхай, не хочешь - крутись как хочешь! Вот тебе и закон нашей жизни. Теперь - так. Смотрю на тебя, уже два года ты как спутник в пустоте круги нарезаешь... И дело такое мне не нравится. В общем, есть у меня корешки в Москве. Говорил я с ними. Дадут они тебе выходы... С квартирой помогут, с пропиской... Как насчет столицы, а?
Насчет своей жизни в столице Миша Коротков мыслил хотя и туманно, но весьма положительно. Магадан ему надоел. Надоели и тщетность трудных коммерческих зачинаний, и зашоренность личного бытия, и проклятый климат с нескончаемой промозглой зимой... Да и вполне естественным образом тянуло к чему-то новому...
- И когда можно двигать в Москву? - равнодушным тоном спросил он отца, разливая коньяк по рюмкам.
- Да хоть завтра...
- А если серьезно?
- А я попусту языком никогда не трепал, сам знаешь. Скоро там народ просыпаться начнет... - Отец кивнул на часы. - Мы и позвоним. А утречком проснешься и - за билетом.
- Чего еще удумали! Хватит пить, спать пора! - раздался голос матери, вошедшей в комнату. - В Москву парня намылил! Размечтался!
- Мечтать, ма, невредно, вредно не мечтать, - откликнулся Михаил. - Ну, давай, отец! За удачу!
Через три дня он ехал из аэропорта в "жигуленке" московского приятеля папы, бывшего магаданца, глядя на приближающиеся огни огромного незнакомого города, загадочной Москвы, где ему предстояло начать новую, покуда неведомую жизнь.
Приятель отца имел небольшую торговую фирму, поставлявшую в Магадан импортные консервированные продукты. Михаилу предстояло занять в фирме должность менеджера.
Ничего сколь-нибудь нового во вмененных ему обязанностях он не обнаружил, одна и та же бодяга - что в Магадане, что в столице. Товар, накладные, покупатели и поставщики... И - ничего собственного. Фирма чужого дяди, подневольный труд за среднюю зарплату, которой в обрез хватало на расходы по содержанию съемной квартиры и съемных девушек, и череда серых будней.