– Навевает воспоминание о прошлом, – в помещение вошел полуголый сектант, отошедший как можно дальше от говоривших. Впрочем, гостеприимный еврей не подал виду. – Я был солдатом, как и те ребята, что пришли в Ваш город. Тогда Республика воевала со всеми. Можно назвать это своеобразным хобби. Как Вы думаете, в чем заключается мой самый большой грех?
– Не представляю. Но если речь идет о войне, то, полагаю, убийство?
– Ошибаетесь. В равнодушии, – рука машинально потянулась в карман, извлекая пачку сигарет и зажигалку. Он зачем-то положил их туда, словно надеявшись, что придется расслабить нервы. – Меня не терзают ни совесть, ни чувство вины. И мне хорошо. – честно признался священник, с удовольствием растягивая гласные и откидывая голову назад, погружаясь в никотиновый дым. – Да, мне плевать. Я не просыпаюсь ночами в холодном поту из-за того, что они пришли ко мне. Их плачущие, окровавленные лики не являются в ночных кошмарах. Их душераздирающий крик, слившийся в единую симфонию, не терзает моего слуха во время молитв. Вид их растерзанных тел, изрешеченных пулями и снарядами, не беспокоит моих глаз прекрасными вечерами. Ибо я плевать хотел на мертвецов. И даже Он не властен над моим разумом. Спустя столько лет.
– Он – это кто?
– Скажите, рабби, Вы веруете в Творца? – подперев локоть второй рукой, проповедник наблюдал за принявшим задумчивую позу евреем. Их окутывал непроницаемый дым.
– Безусловно. Иначе какой во всем этом смысл? – спустя несколько секунд ответил Иисак, чем вызвал неподдельный смешок на устах гостя. – А Вы – нет?
– Нет.
– О. То есть, Вы хотите сказать, что являетесь представителем Господа на земле, но не веруете в Него?
– Сам Господь не сказал бы лучше.
– А можно узнать причину Вашего неверия?
– Я совершил множество ужасных поступков. В молодости я убивал, насиловал и воровал. За это меня уже должны были невзлюбить на небесах. Но, вместо заслуженного наказания, я получил шанс создать общину преданных последователей. Которые убивали, насиловали и воровали за меня. Под моим руководством и по моему приказу. Я покусился на жизнь вашего Президента и заставил его сбежать. Я сравнял ваш город с землей за считанные часы. И я буду продвигаться к Столице, чтобы искоренить всю маунтановскую ересь. Меня ничто не остановит. И никто. – Отец Джо сделал еще одну затяжку, беря перерыв. – К тому же, если бы Творец действительно следил за нами, то он бы не позволил мне совершить все это. Неважно, как вы называете его – Творец, Яхве или Тетраграмматон – они все бессильны против меня. И я достигну своей цели. А Творец… что же, он может допускать все это и не вмешиваться. – повернувшись лицом к картине, Джозеф задумчиво наклонил голову вбок. – Будь он здесь, то давно бы пожрал меня, как Кронос.
– Да простит Он меня, – с этими словами раввин стремительно рванул в сторону открытого ящика стола и схватился за пистолет.
Раздавшийся выстрел затих на фоне побочного уличного шума. Но в комнате на секунду повисла гробовая тишина. Отчетливый кровавый след протянулся по всей стене, запачкав картину вместе с затылком по-прежнему разглядывающего репродукцию проповедника. Он даже не обернулся. Мелькнувшая на периферии зрения сталь мгновенно растворилась в черной материи костюма рухнувшего на пол еврея. Из расколовшегося черепа постепенно вытекали остатки жидкостей. У него не было шансов против молниеносной реакции спрятавшегося фанатика, державшего под рукой оружие уже двадцать минут. Влетевший в кабинет солдат, оставшийся за дверью, окинул испачканное помещение шокированным взглядом.
– Откуда у него мог взяться пистолет?! – рявкнул телохранитель, опустившись подле убитого на одну ногу.
– Мы ворвались в один из криминальных городов к Востоку от Столицы. В основном здесь люди промышляют торговлей оружием или наркотиками. Неудивительно, что и у простого раввина тут кое-что припрятано, – ответил другой, доселе молчавший конвоир. Он поднял с пола пистолет и вынул магазин. – Полностью заряжен. Похоже, намерения у него были серьезные.
– Похороните его во дворе, – тоном, не допускающим возражений, Джозеф обратился к отряду, при этом не поворачиваясь лицом к вошедшим. Постояв перед картиной еще несколько минут, он сложил уже истлевший окурок обратно в пачку и тяжело вздохнул. Медленно развернувшись, он стал на колени и прикрыл остекленевшие глаза покойника. – Я же говорил Вам, рабби, Творца не существует, иначе Вы бы остались в живых. – зажав в руке крест, висящий на запястье, Рокуэлл прижал его к груди убитого. Там, где сердце больше не билось. – Благословен Ты, Господь, Царь Вселенной, судья истинно справедливый. – отчеканив благословение, священник убрал ладонь и резко поднялся на ноги, кивком позволил оттащить тело. – И снимите картину. Она теперь моя. – уловив намек на непонимание и осуждение – неужели его осуждали протекторы-мародеры? – Отец усмехнулся. – Господь не наказывает за красоту.
Один из сектантов осторожно подошел к репродукции, чтобы снять ту с гвоздей. Попутно передав бережно хранившуюся Библию обратно, он поспешил на выход из синагоги, на поиски сносного хранилища для ценной находки. Самопровозглашенный Мессия последовал за ним, повернув у выхода в противоположную сторону. Его миссия еще не завершилась. Несмотря на то, что солнце плавно опускалось за верхушки одиноких деревьев, в городе продолжались ожесточенные бои за кварталы. Местное сопротивление подтягивало отчаявшихся героев, оснащенных ружьями и дробовиками времен освоения Дикого Запада. Тем не менее, самодельных гранат и коктейлей Молотова у них тоже было предостаточно. Глядя на распластанные в причудливых позах трупы, Рокуэлл смиренно проходил мимо, на сей раз не задерживаясь у братских могил.
– Святой Отец, не двигайтесь! – окрик фанатика, обычно соблюдающего обет молчания, вынудил Джозефа резко выйти из оцепенения и замереть. В пяти метрах от него стоял высокий мужчина, направлявший дуло ружья на фигуру священнослужителя. – Бросай оружие!
Второй раз за всю жизнь, когда Смерть дышала ему в лицо. Удивительное чувство. Он вернулся на двадцать лет назад, в бескрайнюю пустыню Афганистана. Руины деревушки на одном краю и неумолимо палящее солнце – на другом. Мечта любого отшельника. От Джозефа не ускользнул тот факт, что руки предполагаемого убийцы дрожат, а потемневшие глаза прикованы к распятию на четках. Сколько там бусинок? По-прежнему пятьдесят? Не совершая резких движений, Отец Джо вытянул обе руки вперед, в направлении грешника, и начал идти в его сторону. Он понимал: инфернального вида священник в темной сутане, окрашенной кровью, вызовет замешательство у любого впечатлительного смертного.
– И совершу над ними великое мщение наказаниями яростными, – прорычал пастырь, неспешно приближаясь к врагу. Болтающийся на бусинках крест угрожал сорваться от ярых жестикуляций. – И узнают, что я – Господь, когда совершу над ними Мое мщение! *
Один точный выстрел пробил застывшему в ужасе мужчине череп. Выронив оружие, он упал на спину и покатился с отлогого холма. Снявший его снайпер, контролирующий периметр с крыши неприметного здания, сразу же скрылся из виду. Остальные сопровождающие подбежали к Отцу и принялись благоговейно ощупывать его. Хваленые Протекторы поддались общему фанатизму и простирали руки, в надежде прикоснуться к краю сутаны бессмертного бога. Они не заметили, как по его ладони стекали красные капли – в жилах божества не течет кровь. Но Джозеф чувствовал легкое покалывание в том месте, куда вонзились острые углы креста. Боль можно вытерпеть.
Но бессмертие останется.
Дойдя до конца деревушки-города, проповедник внезапно осознал, что прошел Великий Путь. Крестный Путь. Теперь он стоял на возвышенности, на Новой Голгофе. Слабое дуновение ветра растрепало темно-каштановые волосы, щекотавшие бледную кожу. Сегодня он примерил много различных масок. Он побывал судьей, присяжным, палачом и жертвой. Вынес пару вердиктов и смертных приговоров, проводил в последний путь грешников, стал орудием Господа и, наконец, едва не воссоединился с Ним. Расставив руки в разные стороны, в уже привычном жесте, Джозеф поднял голову вверх и прикрыл утомленные солнцем глаза. Светящийся шар, обволакиваемый черным дымом, будто бы сам почернел и угрожал взорваться от напряжения. Что же, если оно действительно взорвется, то все в этой жизни перевернется. **