Но ради такой мелочи они рискнули побеспокоить негласного лидера вторжения на территорию некогда суверенного Государства. Он проводил все свободное время в церквях и синагогах, усеивающих свободные пространства деревень и городов. После того, как армия окрестила его бессмертным божеством, недоступным для пуль и ножей, Отец Джо поспешил скрыться от чужих глаз. Руки тряслись чаще с тех пор, как он пытался выстрелить себе в висок из заряженного одним патроном револьвера. Смирившись с собственным величием, он возносил молитвы Господу с завидным рвением, проводя все время на коленях. Ничего не ел, ничем не интересовался. В таком состоянии его обнаружил один из представителей наблюдательной миссии, спокойно вошедший в католический храм на окраине города.
Новое пристанище добровольного изгоя.
– Знаете, я всегда задавался вопросом, какую веру Вы исповедовали в самом начале, – до ужаса знакомый голос ворвался в закостенелый разум священника, побуждающийся от глубокого сна. – До того, как публично заявили о своем безверие, разумеется.
– Вы умеете появляться в нужный момент. Я как раз просил Господа дать мне знак, – сжав в руках деревянный крест, Рокуэлл поднял печальные глаза к витражу в самом центре полукупола. – Он игнорировал меня несколько месяцев, не отвечал. И вот Вы здесь.
– Мне не хотелось бы расстраивать Вас, но я не принес хороших новостей, – украдкой взглянув на понурившегося Пророка, гость перевел взгляд на настенное распятие. – Точнее – наши общие друзья не принесли. Они поручили мне приехать и передать Вам сообщение о том, что, в связи с нынешней пандемией нового вируса, финансирование народных ополчений и прочих военных кампаний временно прекращается. Иными словами…
– Вы лишаете меня возможности добраться до Столицы, а себя – наконец заполучить лояльного Западу Президента! – резко вскочив на ноги, Рокуэлл едва не перешел на крик. Настолько сильно его поразила Вселенская несправедливость.
– Господин Рокуэлл, Вы умный человек и должны понимать, что добраться до Столицы Вам бы никто не позволил. Максимум речь стояла бы о Восточном направлении. Потом стол переговоров, благодарность за хорошую службу и отпущение грехов. Дополнением к мемуарам стало бы гражданство Франции и скромный дом на Лазурном Побережье. Вы же не надеялись, что националистам и психически нестабильным солдафонам бы разрешили разрушить мой Город? Вы ничего не создали в своей жизни. И разрушать права не имеете.
– В первую нашу встречу Вы заявили, что от этой кампании зависит судьба мира. Что вся Западная коалиция будет на нашей стороне.
– Она была и останется на Вашей стороне. Но не принимайте это как должное. Запад устанавливает временные союзы, а не полноценные коалиции, – перекрестившись, представитель иностранных интересов направился к выходу с грустной улыбкой.
– Ты нарушил свою часть договора! Будь ты проклят! – взревел разъяренный пастор, внезапно почувствовав небывалый прилив сил. Как бы там ни было, но вторгшийся в храм ублюдок никак не отреагировал на анафему. – Почему Ты покинул меня? Ты снова предал меня! – острые края маленького распятия впивались в кожу, причиняя желанную боль.
Повернувшись к огромному кресту, Рокуэлл закричал. Последний раз он кричал так, когда его бросили посреди пустыни с двумя братьями по оружию, одного из которых он впоследствии убил. Не лично, но руку приложил. Второй раз он кричал так, когда его последователей истребляли равнодушные республиканские танки. Снова потеряв смысл жизни, он рухнул на колени и вопил до боли в горле. Все закончилось так же быстро, как началось. Покачиваясь в бреду, проповедник ощутил, как чьи-то ладони обхватили его лицо и насильно опустили на пол. Потом его бездвижное тело почему-то оказалось парящим в воздухе и перенеслось на жесткие простыни приходской кровати.
– Бедный, бедный король Баал. Что случилось? Ты лишился престола? Тебя свергли? Отобрали твою силу? – то удаляющийся, то приближающийся голос пробирался под подкорку сознания и вытягивал наружу остатки реальности. – Нужна вода. Исцелить твои раны.
– Я нашла немного в погребе. Не ожидала, что это окажется такой сложной задачей, – второй, едва знакомый голос изгнал первый. – Взяла бы заранее, если бы знала. Хотя магазины не работают. – помогая приподнять священника за руки, Мелисса поднесла к нему бутылку воды и приставила горлышко к губам. – Пейте, господин Рокуэлл.
– Что вы здесь делаете? – проливая жидкость на простыни, Джозеф приходил в себя.
– Разговаривала с представителями Западного фронта. Они предложили эвакуироваться специальным поездом, представляете? Забавные ребята. Теперь будут осуществлять надзор за соблюдением санитарных норм. Нам придется помогать населению, чтобы не добить регионы еще и вирусом.
– Никакого вируса нет! – прорычал Джозеф, сжимая зубы до скрежета. – Они не хотят меня финансировать! Не хотят продолжения священной войны.
– У него температура, – ощутив заметный жар на покрытом испариной лбу, Мелисса осторожно убрала руку и отвела ладонь обеспокоенного Гуру. – Отойди, Лукас. Здесь нужен врач. У меня есть смутное предположение…
Республика, площадь Короля Пеймона. *
Наступил долгожданный день его славы. Облачившись в лучший пиджак с красным галстуком, изрисованным причудливыми узорами, Волкер пригладил непослушные волосы и сбрил проступавшую щетину. Все должно быть идеально. Продумано. Дабы потомки запомнили своего будущего Президента. Первого, кто принесет гармонию в разрозненное общество, мир на истощенные земли, и покой в бродившие умы. Каков план, спросят они. Он существует, разработанный и подогнанный под стандарты. Он не принесет позора своей Родине. Не станет пятилетним разочарованием. Наоборот, республиканцы захотят продлить срок его пребывания в президентском кабинете. И мир будет завидовать откровенному диктатору, пользующемуся народной любовью. Его будут вспоминать как лучшего автократа Европы. После великого Наполеона. На такое сравнение решились бы немногие, но он отличался смелостью сумасброда.
Без преувеличений Армандо считал себя освободителем Республики.
Нет никакого маунтанизма. Нет либерализма. Национализма. Прозелитизма. И всей этой высокой политической философии, призванной забивать головы массам такой ересью, которую не выбьешь кувалдой. Поэтому он взошел на сцену с гордостью. Так не поднимались на гильотину венценосные особы. Так не воодушевлялись генералы различных сражений. Сегодня он встанет в один ряд с великими личностями. Его имя войдет в историю, станет нарицательным для обозначения величия. И будет прочно гнездиться в учебниках и чужих умах. Его правильное, располагающее лицо украсит кабинеты, офисы, купюры. А тысячи раз аккуратно выведенная подпись отныне уже не будет красоваться на второсортных документах, нет. Она будет украшать законы, улучшающие Конституцию. Меняющие курс страны и улучшающие жизнь граждан и гостей.
Все эти амбициозные мечты проносились перед горящими глазами вереницей хаоса. Идеи сталкивали между собой, вытесняя друг друга. С чего бы начать? Легализация игорного бизнеса? Ослабления налогового контроля? Снижение тарифов? Смертной казни для парочки ненадёжных смутьянов? Какое раздолье! Можно пустить жеребца галопом вытаптывать конституционные ограничения. Можно рубить врагов одним взмахом карающего правосудия. Можно сжечь весь Город дотла, воздвигнуть вместо пепла новый, более современный. Можно просто объединиться с любой коалицией и спровоцировать третью мировую войну. Черт возьми, можно выиграть все войны, не пощадив никого! И стать правителем Вселенной!
Именно поэтому Волкера следовало держать подальше от неограниченной власти – он перестает контролировать себя и не замечает ничего вокруг. Непредсказуемость пагубна не только для правителя, она является угрозой для всех. Первый тревожный звонок прозвенел, когда Премьер-министр не явился в условленное время. Будто бы десятки кинокамер, направленных на сцену, ничего собой не представляли. Вторым предупреждением, которое должно было заставить насторожиться в первую минуту, являлся тот факт, что вместо Министра приехал Гровер со своими людьми. Но разве куратор внутренней безопасности не обязан контролировать массовые собрания? И следить за безопасностью первых лиц государства? Третья фатальная ошибка почти не имела никакого значения. Потому что пуля, пробившая грудную клетку будущего Президента, оказалась проворнее любых опасений.