Но ни Червенцов, ни кто-либо из летчиков его девятки не думали и не могли думать об этом. Все помыслы их, вся сила их духа, все их желания были собраны в тугой комок и направлены на то, чтобы перехватить в небе стервятников и защитить сонный город с огромным железнодорожным узлом на его окраине.
Впереди себя и метров девятьсот ниже Червенцов увидел немецкие самолеты. Их было много, сомкнутым строем, точно серые тени, выползали из белесых облачков длинные тела «хейнкелей». Обгоняя их, над облаками кружили истребители сопровождения. Решение пришло внезапно: вклиниться между бомбардировщиками, разорвать их цепь, пока ни «мессеры», ни «хейнкели» не видят их против медленно вырастающего над горизонтом раскаленного ядра солнца.
Червенцов качнул плоскостями, приглашая других летчиков следовать за ним, и ринулся к голове строя «хейнкелей». Как бы обрадованный, его самолет издал грозный и торжествующий рев, точно сам был живым существом и неудержимо рвался в схватку.
Удар был внезапен, гитлеровцы растерялись, и головная машина врага, как бы наткнувшись в воздухе на невидимое препятствие, стала сворачивать с курса. Перед Червенцовым стремительно выросло сизо-желтое туловище самолета. И тотчас же бомбардировщик клюнул носом, отвалился в сторону и, неловко припадая на крыло, устремился к земле, а за ним потянулась плотная полоса черного дыма. Самолеты девятки стремглав проносились среди расползавшихся по небу «хейнкелей», и все воздушное пространство наполнил рев моторов своих и чужих. «Хейнкели» поодиночке уходили назад, сбрасывая груз бомб. На земле в разных местах высоко поднялись косматые столбы дыма.
…Это был трудный день. Червенцов, раскинув руки, лежал на траве, подле него валялся сброшенный с головы шлем. От земли, словно от печки, наносило сухим жаром. У самолетов суетились механики, радисты, оружейники: спешно готовили ястребки к новому вылету. Медленным шагом подошел Бережной и опустился рядом, как-то неловко подламывая колени. Сорвал травинку и принялся обкусывать, сплевывая остинки.
— Что, Алеша? Выдохся? — спросил капитан.
Бережной приподнял плечи.
— Нет, ничего. Искупаться бы сейчас в речке.
— Недурно, — засмеялся капитан, представляя себе, как выглядели бы они, если б команда «воздух!» застала их купающимися. — У меня голова распухла от шума, вот бы вздремнуть под кустиками минуток так сто двадцать.
Недалеко от них техники опробывали мотор самолета, и он, бешено сверкая лопастями винта, с ревом теребил траву воздушными вихрями.
— Ничего так не хочется сейчас, как тишины, самой обыкновенной, знаешь, какая бывает в лесу, — сказал Бережной после долгого молчания. — Кончится война, мы и тогда будем радоваться тишине, ведь черт знает какими усилиями достается каждый день… Подамся я тогда в гражданский флот. Милое дело, воздушный извозчик! Лети на Дальний или на Кавказ, в небе тишина, чисто, ты да облака. И лети себе спокойно, нынче здесь, а завтра там…
— Куда хватил! — насмешливо отозвался Червенцов. — Лирическое чириканье после двух сбитых самолетов. Ты закрепи на своих пушках незабудки или какие-нибудь ромашки, пусть гитлеровцы полюбуются твоим мирным характером.
— Я не шучу, Николай. В самом деле, и я, и ты, и все мы — самые обыкновенные люди, дай нам в руки дело по душе, и больше ничего не нужно. Ну, еще друзья и хорошая жена. Не так разве?.. Очень хочется простой мирной работы.
— Слушай, мирный обыватель, — сказал Червенцов, усмехнувшись. — Я где-то читал, как один наш летчик еще в прошлую войну сбил в воздушном бою немца, а потом слетал на его могилу и сбросил венок. Рыцарский жест, понимаешь… Сколько таких венков тебе пришлось бы возить, а?