- Еще бы, добился своего, теперь можно отыграться по полной программе!.. Нет, нет, Лёшенька, милый, пора! Боже, я и не представляла, что такое возможно...
Анна судорожно вздохнула, схватила вещи, быстро оделась. Алексей последовал её примеру, проверил заслонку в печи, собрал бумаги.
- Ну, присядем на дорожку, - предложила Анна, - так не хочется покидать дом!..
Художник пообещал ей, что они вернутся сюда. Обязательно. Всей семьёй!..
* * *
На обратном пути Алексей истомился от желания повернуться лицом к крепко обнимавшей его пояс Ане.
Она не замечала ни пронизывающего ветра, ни воды из-под колес, залившей ноги по колени. Анной то ли видение овладело, то ли дрема: перед глазами возникла воображаемая встреча с Марусей...
Вот они с Алексеем, взявшись за руки, бегут по таможенному коридору.
- Там - моя дочь! - как пароль, бросает она мимоходом рядовому чиновнику, загородившему проход.
Не говоря ни слова, таможенник отступает...
Вот они вошли в комнату, где громко ругаются Марья Павловна с какой-то дамой (по виду напоминающей колхозницу, которая научилась управлять государством посредством луженой глотки). Кроме них там оказывается человек двадцать детей с рюкзаками, и ещё две таможенницы.
- У меня абсолютно точные сведения! - орет колхозница. - Машенька сирота! У неё никого нет, поэтому пансионат взял на себя заботу о ребёнке!
- А вы у неё самой спросили? - Луканенкову не так-то легко перекричать!
Посреди этого базара стоят дети, с интересом и испугом наблюдая, в чью пользу закончится словесная баталия. При последних криках Марьи Павловны, они слегка расступаются, образуя неровный полукруг возле маленького худенького цыплёнка с тремя хвостами на голове. Это не просто цыпленок, это - её Маруся с фотографии! Сейчас она насуплено глядит на руководительницу группы.
- Меня-то как раз и забыли спросить! - непримиримо заявляет она. Вырвали из стен родного интерната, искололи всю... - Маша демонстрирует присутствующим огромный лиловый узел на голубой ниточке вены в сгибе локтя, - А у меня, между прочим, есть Катька, Петька, Пашка и Юрка!..
Тут Машка вдруг замечает разбойничью рожу опекуна, от которого дети стараются держаться подальше, бьет в ладошки:
- И дядя Лёша!..
Она прыгает к нему на руки, колотит от радости пятками по бокам. Алексей почему-то сильно бледнеет, но улыбается, хотя это требует от него явных усилий... После чего он аккуратно возвращает Марусю на пол...
Потом родное дитя, прожившее большую часть жизни в интернате, переводит взгляд на светловолосую Анну, которая видит себя в мечтах олицетворением Прекрасной Мамы для всех сирот. От волнения девочка запускает указательный палец в ноздрю, смущенно пожимает плечами и, лукаво улыбнувшись, быстро сует руку в карман зелёных брючек, где тщательно вытирает палец о несуществующий платок.
- А это... кто?.. - с неясными воспоминаниями, завертевшимися где-то далеко-далеко, и тайной надеждой, что это окажется правдой, спрашивает она у Атамана Алексея, не сводя взгляда с Анны.
- Вот, видите! - снова вопит директор пансионата. - Она её не знает!..
Тут уж Анна выступает вперёд.
Она делает фигуры из трёх пальцев на обеих руках, крутит ими перед носом крикливого педагога, замечая молчаливое одобрение всех детей, присутствующих в комнате. Потом поворачивается к Марусе, вцепившейся в руку Алексея.
Анна запевает дочке давнюю-давнюю незамысловатую песенку, сопровождавшую подготовку ко сну:
- Младшенькой Машке наденем рубашку...
Девочка сначала открыла рот просто так, впившись глазами в Анну и слушая голос.
Сидя на железном коне Трегубова, Анна физически ощущает, как её насквозь просверливают с недоверчивой надеждой зрачки Маши. И вот - Маня, как зачарованная, начала шепотом повторять слова, напевая их вслед за Анной всё громче и громче:
- Подушка вздыхает, её обнимает: "Маруся-Маняша - сокровище наше!.."
Про сокровище они дружно поют дуэтом...
- Откуда ты знаешь песню про меня? - спрашивает на очередном вдохе девочка и выдыхает: - Мне её Катька пела!
- А ты как думаешь? - тихо-тихо спрашивает её Анна, поправив: - только не "Катька", а Катя...
Она ощупывает дочь глазами, потом осмелилась - протянула к ней руку, дотронулась до одного хвостика, другого, третьего...
Маша настороженно терпит, даже разрешила поправить волосы...
И вот - Аня низко-низко наклонила голову, прислонилась лицом к детской макушке, вдохнула... зажмурилась... не желая упускать родной запах, задержала дыхание.
Девочка тряхнула головой от щекотности, задрала кверху нос, снова вглядывается в Анну сквозь исказившие "картинку" слёзы. Утирает их... Наконец, торжественно объявляет дрожащими губами:
- Она пахнет, как моя мама, и немножечко духами! А вы врали, что она умерла! - Машка показала язык управляющей детьми и, "встала в позу", явно кому-то подражая. - Вам должно быть стыдно за сделанную ошибку!.. (В этом месте видения Анна едва сдерживается, чтобы счастливо не рассмеяться).
- Вам нужны ещё какие-нибудь доказательства? - это уже интересуется капитан Луканенкова.
Дама-колхозница верещит:
- Подумаешь, доказательство - обнюхали друг друга! В документах черным по белому сказано...
- Значит, по-прежнему будем ссылаться на фиктивные бумажки? - в голосе воображаемой Марьи Павловны слышится лязг запираемых тюремных замков...
(Анна готова соскочить с мотоцикла и своими руками задушить противную воспитательницу, но ей не хочется отпускать Марусю. Она лишь теснее обняла Алексея. "Ань, полегче! Рёбра переломаешь!").
Но она ничего не слышит, она слушает детский шепот:
- А мне Катька говорила, что ты умеешь печь ватрушки...
- Умела... - подтверждает Аня, - я снова научусь, вы с Катей мне будете помогать...
- А у меня палец нарывает, - в доказательство Маруся протягивает левую руку растопыренными пальцами вверх...
- Давай поцелую, - всё сразу пройдет!..
- Будем составлять протокол! - мстительно заявляет Марья Павловна колхознице. Но в это время по радио объявляется регистрация на рейс... (На какой именно - Анна не расслышала.)
Дети подхватывают сумки и, не дожидаясь надсмотрщицы, по-утиному ковыляющей следом, бегут на посадку...
- Дядя Лёша! Ты чего падаешь? - закричала вдруг Маруся, ворочаясь в материнских объятиях...
Анна оглянулась. Алексей лежит на полу... голову и плечи его скрывает стол...
Анна беспомощно подняла голову... Мани рядом уже нет...
Боже, почему вдруг стало так страшно?..
Алексей так хотел поскорее оказаться в Солотче с ней наедине, что не заметил на Трегубовском подворье тёмной фигуры, шмыгнувшей за сарай.
"Гость внезапно прибывает в дом, когда сумерки уже спустились, а огни ещё не зажжены. Всё приходит в волнение... Но воцаряется ещё большая сумятица, если это прибыл хозяин дома из далекого путешествия."
Сдернув свои брюки, приветственно трепавшиеся на веревке во дворе со вчерашней ночи, Анна первой зашла в дом. Алексей остался определять уставший мотоцикл скульптора на покой под надежным крылом "нивы" Рустама.
Приветливую тишину радостно нарушила кукушка, но ей кто-то неожиданно грубо заткнул глотку. Часы свалились на дощатый пол. Луч фонаря разрезал темноту веранды и проткнул глаза женщины насквозь:
- Пожаловала, наконец, сучка! Мы так и думали, что ты здесь рано или поздно появишься.
Ослепнув, Анна вскинула руку, нащупала свет, щелкнула выключателем.
Глаза... Огромные Юркины глаза над широкой липкой упаковочной лентой телесного цвета, как будто рта в этом месте никогда и не было... Два карих озера вернули ей зрение, помогли увидеть пистолет, направленный на сына... кожаную руку, державшую пистолет, плечо, направлявшее эту руку... Картинка складывалась по кускам, как в детской мозаике. "В инкубаторе их всех что ли делают?" - подумала мать, потом увидела правую руку, наперекрёст с другой державшую фонарь.
"Левша..." - отметила Анна и попыталась, пройдя треугольно выступающий сквозь ворот кадык, взглянуть на голову, растущую без шеи прямо из плеч, руководившую кошмаром... Не успела. Сзади появился Алексей.