— Я бы хотел остаться один, — сказал я.
— Что? Я только вошел. Не хочешь, чтобы я благословил комнаты?
Я встал:
— В жопу себе засунь свои благословения.
Он думал было закуситься, но ответил:
— Вот просто не можешь общаться прилично, да?
Ивлин Во однажды сказал:
«Вы не представляете, насколько я был бы вреднее, если бы не был католиком».
Ответил я словами из Оруэлла:
— Нельзя быть по-настоящему католиком и по-настоящему взрослым.
В Голуэе ни в кого не стреляют — в смысле, так просто не бывает. По крайней мере, пока. Вроде как скоро откроется «Старбакс», а значит, возможно все, но стрельба — нет. Дайте годик, там поглядим.
Мы недалеко от границы и, конечно, теоретически можно представить, что в ясную ночь донесется выстрел.
Но это уже натяжки, и чем-чем, а верой в несбыточные фантазии Ирландия не славится. От знания, что Кейт охотится на фазанов, что сталкера однажды арестовали за владение винтовкой и что Кэти грозится по пабам меня убить, я не стал ходить с оглядкой на крыши. Так радовался своей трезвости, свободе и даже отказу от курения, что оружие далеко опустилось в списке приоритетов.
Я был знаком с ним не понаслышке, но находился явно не в том регионе, где о нем стоит волноваться.
Недавно Ридж благословила меня: «Bhi curamach».
Это значит «будь осторожней»… Жаль, я ее не послушал.
Ранним утром я вышел на прогулку — под «ранним» имеется в виду пол-одиннадцатого, — размять свою хромоту. Прогулялся через город, в голову взбрело увидеть океан. Взглянул на часы и понял, что автобус отходит в следующие десять минут. Почти перешел Эйр-сквер, как откуда ни возьмись появился Коди, пошел со мной слева, сказал, косясь на кожаную куртку:
— Ты у нас босс.
Я улыбнулся, и он добавил:
— У меня для нас отличная идея.
Я ее так и не услышал.
Я вспоминал отца, время, когда мать опять взялась за свое, устроила сыр-бор из-за арендной платы или еще чего. Отец мне тогда прошептал:
— Она желает добра.
Меня никогда не перестанет удивлять, как мы из-за этого самообмана готовы прощать самое отвратное поведение, и я ни хрена не верю в это самое их злонамеренное «добро». Но вот они зависят от нашего прощения и получают свое право продолжать цикл замаскированных злодеяний. Коди, думая, что я не обращаю внимания, передвинулся вправо от меня, закрывая солнце.
Я услышал треск, будто от поминаемого в таких случаях автомобильного глушителя.
Кто-то закричал:
— Господи, снайпер!..
В то самое место, где был я, где теперь шел Коди, попала пуля. Прямо ему в грудь. Второй выстрел прорвал отверстие дюймом выше, и я вспомнил Кэти, ее слова:
— Когда целюсь в голову, то и дело бью ниже.
И ведь я как раз в Кеннеди-парке, думал я. Мужчина кричал:
— Вызовите скорую!
Кровавые брызги на моей блестящей куртке.
Потом другой голос, озабоченный, понимающий:
— Нет, вызовите… священника.
Вот вам ирония. Мог бы рассмеяться, рассмеялся бы, только в горле встал ком. Хотелось сказать:
— Испортили день как гром среди ясного неба.
Я присел рядом с Коди, его кровь сочилась через мои пальцы. Женщина позади причитала: «О господи Иисусе». Начала массировать мне плечо — это бесило, и сильно. Рука Коди слегка стиснулась — пытался сжать мою, но силы уходили.
В моих глазах стояли слезы. Сперва принял за кровь, но потом понял, что это слезы. Женщина все еще сжимала мое плечо, и я слышал, как она кому-то говорит — вроде бы слышал, как она говорит: «Это его сын». Только знаю, что она без конца разминала мне плечо.