Даже теперь, почти год спустя, девочка помнит, о чем думала в тот момент. Эпизод напомнил ей выступление бродячих циркачей, которые время от времени приезжали в деревню, еще когда был жив отец. Он всегда брал дочь на представление. Одно из самых ранних воспоминаний: она у отца на руках смотрит на клоунов и истерически смеется. Потом, когда циркачи приехали еще раз, девочка поняла: тут что-то не так. В их юморе чувствовалась жестокость, они цинично высмеивали человеческую глупость и страдания людей, заставляя зрителей веселиться вместе с ними. Могла ли она смеяться над солдатами, пытающимися спастись от огня? Причин для смеха хватало с избытком. Курды ненавидели иракцев, а те, в свою очередь, не любили курдов. И все презирали американцев. Люди жили в мире, где правила ненависть, и, возможно, именно по этой причине нуждались в смехе. Он на какое-то время облегчал страдания.
Впрочем, у девочки не было времени смотреть на солдат и забавляться их мучениями. В тот миг Лейла думала лишь о себе, уверенная в том, что ненависть — это роскошь. Ее она припасет на будущее. А сейчас обязательно надо спастись. Бежать из умирающего, опаленного войной края, который уже ничего для нее не значит. Края, где нет ни любви, ни надежды.
Когда огонь погас, Лейла подошла к солдатам. Они были мертвы. Искореженные остовы, частично обуглившиеся от пламени, что обрушилось на них с небес. Кроме одного. Он упорно не хотел умирать, пытался дышать сквозь потрескавшиеся, обгоревшие губы. Каждая попытка давалась ему нелегко и причиняла неимоверную боль. Было ясно: он долго не протянет. Лейла запустила руку в его куртку, пристально глядя в испуганные светлые глаза. Солдат что-то бормотал, какие-то знакомые оскорбления, касающиеся вороватых курдов. Когда она нашла конверт, он начал плакать, как ребенок.
Это потрясло ее. Девочка обиженно посмотрела на солдата и заговорила на хорошем арабском. Посещая старую школу, которой больше нет — вместо книг там теперь ящики с боеприпасами, — Лейла старалась учиться как можно лучше.
— Ты должен предстать пред Богом мужчиной, а не ребенком.
Потом она забрала у него все. Документы, мелочь, ручку, часы. Полагала, что вещи ни к чему мертвецу, а наш жестокий и безумный мир вряд ли осудит мелкого воришку.
Солдат, наверное, был богачом. Возможно, членом партии. В конверте обнаружилось около 1500 долларов разными купюрами. Обыскав другие трупы, осторожно отделяя обгоревшую форму от плоти, Лейла нашла еще какие-то деньги. Некоторые купюры обгорели, тем не менее оставались долларами, магической валютой. Можно просто помахать свернувшимися коричневатыми листками, и любой пойдет тебе навстречу. Скажем, человек на пограничном пропускном пункте. Или деревенский глава — без такого ни одна деревня не обходится, — который знает, как выбраться отсюда и может показать дорогу на Запад, где живут богатые люди.
У Лейлы оставалось триста долларов, когда через две недели она добралась до Стамбула. Странный и красивый город. Только люди уж слишком строго смотрели на нее, стоящую на улице с протянутой рукой.
Большая часть денег разошлась на оплату водителям грузовиков, на которых девочка ехала через Грецию, потом вдоль побережья Атлантического океана по Албании, Черногории и Хорватии, мимо сверкающего весеннего моря, мимо зеленых полей, поросших сочной травой, мимо виноградников и грядок с овощами. Лейла немного говорила по-итальянски. Этому европейскому языку их учили в школе по той простой причине, что там имелись соответствующие учебники. Лейле нравились музыкальные звуки итальянского и картинки в книгах, изображавшие далекий город с прекрасными зданиями, улицами и площадями.
Местные жители на побережье владели итальянским. Это западное наречие стоило знать лишь потому, что оно могло пригодиться в будущем, если вам улыбнется удача. Лейла разговаривала с людьми, могла прочесть надписи на вывесках. И понимала взгляды некоторых стариков. Здесь тоже шла война.
Девочка отдала последние сто долларов дородному немцу, который перевез ее через итальянскую границу в Триесте и двумя днями позднее высадил без гроша в кармане на окраине Рима.
Деньги не могли покрыть всех расходов. Между тем, хотя Лейла не знала точного дня своего рождения, не считая нужным следить за временем, ей стукнуло тринадцать. Она понимала, чего хочет немец, и пыталась убедить себя, что все очень просто, надо только думать об отвлеченных вещах: о маковых цветах, покачивающихся на желтых стеблях, о хлебе, который пекут в печи, о картинках, изображавших незнакомый городе красивыми зданиями. Город манил богатством, безопасностью и счастьем и теперь находился на расстоянии всего нескольких километров от нее. В полях звучал певучий голос отца. Самое теплое из воспоминаний, и оно никогда не должно исчезнуть.